Шрифт:
Закладка:
Теперь на Сухаревой башне огромное водохранилище.* Народ Сухареву башню в шутку называет «Сухаревой барышней» и просит выдать ее замуж за Ивана Великого…
Коренное население у заставы, как я уже сказал, — ямщики. Жизнь их в то время, о котором я говорю, много напоминала жизнь старой Руси; такой жизнью жили и все ямские слободы. Вставали все рано: мужчины шли пить чай в трактир, а женщины пили дома; после чая затапливали печи, и дым валил по всей улице, а зимой стоял столбом в морозном воздухе. Обедали тоже рано, в двенадцать часов, потом все засыпало, а часа в два снова начиналась жизнь. Ужинали часов в восемь, но ложились летом около одиннадцати, а зимой сейчас же после ужина. Ходили по субботам в баню и несли оттуда веники. Бывало, целый день в субботу идет народ, и все с вениками в руках, словно это праздник веников, как бывает праздник цветов. В праздники шли к обедне: маменьки в косыночках на голове и шалях на плечах, а дочки в шляпках, проникших тогда и в эту среду. Мужчины, прифрантившись в поддевки и длиннополые сюртуки, в сапогах с «бураками», намазав волосы деревянным или коровьим маслом, тоже направлялись в храм. По праздникам обязательно пекли пироги.
О театре не имели никакого понятия, считая его вслух бесовским наваждением, а втайне желая посмотреть, «что это за штука такая». Да не осмеливались высказать это вслух — еще слава худая пойдет, особенно девушки сдерживались и молчали. Мужчины, главным образом женихи, тоже помалкивали, уж лучше «выпить» — покору меньше. Впрочем, на святой неделе, рождестве и масленице на гулянье «под Новинским» разрешалось правилами побывать «в комедии» и в цирке — ведь это все-таки «не всамделишный» театр, и настоящего бесовского тут самый пустяк.
Зато зимой на святках «дым коромыслом». Хорошие лошади, наборная сбруя, бубенцы, ленты в гривах и хвостах. Сани ковровые, большие. Соберут лихую тройку, пригласят барышень-соседок, да и махнут в гости к родным или знакомым, тоже ямщикам, куда-нибудь на край света — в Рогожскую или на Зацепу, а не то в Дорогомилово или в Тверскую-Ямскую. А там гости уже все в сборе, и пошла «битка в кон». Тятеньки и маменьки тянут мадерцу или портвейн, а дочки и сынки танцуют «под чижика кадрель» да пожимают тихонько ручки друг другу, а иной смельчак и поцелуйчик сорвет где-нибудь украдкой в слабо освещенном коридорчике. А там все схватятся кататься; подогретые портвейнцем и мадерцей, тятеньки и маменьки охотнее остаются посидеть да побеседовать, а молодежи это на руку. Однако для «острастки» все-таки пошлют с ними какую-нибудь старушку, дальнюю родственницу, но она не страшна молодежи, да и где ж усмотреть одной за всеми. Тут, на просторе, визг, смех, крики, а то нарочно из саней вывалят, а потом подбирают. Хитрый народ!.. Вернувшись, поужинают да и «ко дворам».
А на масленице ездили кататься в Рогожскую, в которой в это время устраивалось действительно грандиозное катанье. Здесь высматривали невест и женихов — и глядишь, на красной горке* и под венец.
А как совершались свадьбы, об этом надо долго и много говорить: тут много своеобразного — и хорошего, и дикого. Свадьба — это праздник для целого околотка; о ней толкуют все, все ею интересуются, особенно женщины, и все во время венчанья лезут в церковь, а «на балу» силой врываются в дом и толкутся в прихожей, делая разные замечания. Во время свадеб даже езжали на Кузнецкий мост в магазин, тогда как обыкновенно удовлетворялись лавками у Сухаревой башни или уж самое большое — Ножовой линией.
Летом мужчинам было не до гуляний, за исключением «семика» да первого мая; им и в голову не приходило прогуляться куда-нибудь — не до этого было. По праздникам женщины в сопровождении кого-нибудь из мужчин больше хаживали, чем ездили, так как лошади были заняты «гоньбой», в Марьину рощу или в Сокольники, а чаще всего на Пятницкое кладбище, где старшие поплачут и «помянут» сродственничков. По вечерам, по обыкновению, выходили с подсолнушками к воротам или сидели под окнами и глядели на улицу.
Жизнь казалась простою, несложною, а в сущности, отцы — это Титы Титычи, а матери и свекрови — это Кабанихи, но молодежь была упругая, гнулась туго и не зевала, стараясь взять от жизни все, что было можно.
Постоялые дворы были большие, с навесами по бокам, а сзади, под навесами, были устроены кормушки для лошадей. Возы стояли посреди двора под открытым небом, а большею частью на улице. Колодцы тоже были большею частью на улице. «Изба», то есть горница, где народ обедал, ужинал и спал, находилась в первом этаже — дома были двухэтажные — вверху жили сами хозяева и имели комнаты для приезжающих знакомых иногородних купцов. «Изба» была просторная, с нарами в два этажа по стенам, печь огромная и все это, конечно, порядочно грязновато, с тараканами, клопами и прочими прелестями в этом роде. В переднем углу, под образами, стоял большой стол, за который свободно могло сесть двадцать человек. К 8 часам утра кушанье уже бывало готово — это для отъезжающих так рано готовили, — пообедают и тронутся в путь. А ели-то как! Сначала подадут солонину с хреном и квасом, потом щи или похлебку с говядиной, а там жареный картофель с чем-нибудь, гречневую кашу с маслом, потом пшенную кашу с медом, чем тогда и заканчивался обед… Едят молча, за говядину в хлёбове принимаются по условленному знаку — старший в артели постучит ложкой по столу — и станут брать нарезанную говядину, а до тех пор никто не смеет к ней прикоснуться.
Богатые, избалованные «гужевики», «протяжные» извозчики любили и умели поесть. Народ это был здоровый, крепкий, всегда на свежем воздухе, сыт «по горло». В дороге больше шел пешком около лошадей и только тогда присядет на телегу, если очень утомится, а то лошадь жалеет. Лошади у них
