– А раз деятельно, то отчего бы вам не подать заявление, товарищ Шульц?

– Почту за честь! И вот опись, товарищ Благоев.

– Прекрасно… знаете что, товарищ Жадов? Я смотрю на ваш отряд… к более ответственной работе готова не только товарищ Шульц, но и вы все. Для борьбы с контрреволюцией формируется особый орган Петросовета – Чрезвычайная Комиссия, сокращенно – ЧК; думаю, хватит вам считать купюры и сидеть на банковском бархате. Ценности мы все перевезём в бывший имперский Госбанк – ныне Центральный Банк Советской России, – а вы… вы явитесь в здание окружного суда на Литейном. Его пытались сжечь безответственные анархисты, но, к счастью, ущерб оказался не столь значителен.

– Почтём за честь!

– Служим трудовому народу!

Благоев кивнул. Губы его улыбались, однако во взгляде оставалась странная настороженность.

– Социализм – это учёт и контроль… Да, верно сказано. Итак, товарищи, вам будет прислана смена, а ваш отряд, товарищ Жадов, переходит в моё непосредственное подчинение, ибо руководить ЧК Петросовет доверил именно мне.

– Мы не подведём, товарищ Благоев!..

– Очень на это надеюсь, товарищ Шульц. Испытания нам предстоят посерьёзнее составления описей, хотя и это важно. Бывший царь объявился под Псковом, с кучкой отщепенцев, его фанатичных приверженцев… в том числе и из бывших гатчинских кадет.

Михаил Жадов вздрогнул, уставившись на Ирину Ивановну, однако та и бровью не повела.

– Никому не дано остановить прогресс, товарищ Благоев. Ни бывшему императору, ни тем, кто в своей слепоте ещё его поддерживает.

– Вы так говорите, товарищ Шульц, словно весьма основательно знакомы с трудами наших теоретиков.

– А я знакома, – товарищ Шульц пожала плечами. – И с Марксом, и с Энгельсом, и с Плехановым, и со Струве, и с Мартовым, и с товарищем Лениным, конечно же.

– Всякой твари по паре, – улыбнулся Благоев. – Но это и хорошо, сугубое единомыслие вредит… до тех пор, пока партия, приняв решение, уже без колебаний и фракционности ударяет, как одна рука. Впрочем, суха теория, мой друг, а нам предстоят великие дела. И прежде всего – не дать разгореться гражданской войне.

– Вы думаете, товарищ Благоев, что эти буржуи проклятые…

– Конечно же, товарищ Жадов, с поражением они не смирятся. Будут вынашивать планы свержения молодой советской власти. К тому же у них бывший царь и бывший наследник престола – сумели-таки ускользнуть от гнева трудового народа, но это временно, сугубо временно. Теперь, когда столица с её складами и арсеналами в наших руках, когда гвардия разгромлена под Стрельной и уничтожена огнём германских дредноутов, – справиться будет куда легче.

– А что же они будут делать, бывший царь и его присные? – осторожно поинтересовалась Ирина Ивановна.

– Несложно предсказать – попытаются прорваться на богатый и относительно благополучный юг. Там контрреволюционное казачество, там богатые села Таврии и Кубани, там и преданные «белому царю» горцы… Но, разумеется, против нас они не устоят.

– Конечно не устоят!

– Уверенность ваша похвальна, товарищ Жадов, однако гражданская война – не шутка. Хотелось бы её избежать или, во всяком случае, обойтись малой кровью… Но об этом после. Итак, как только сдадите банк новой охране, явитесь ко мне, в новообразованную ЧК…

Ноябрь накрыл великий город низким покрывалом серых туч, день сжимался, света стало совсем мало, казалось, воцарились вечные сумерки. Тьму с полумраком не могли разогнать даже вновь зажигавшиеся фонари.

Новые власти действовали решительно, один за другим формировались батальоны и полки новой армии. «Кто не работает, тот не ест» – и по богатым квартирам шли «народные дружины», вручавшие повестки на общественные работы, то есть на трудовую повинность. Деньги, однако, отменены не были, и счета в банках не закрыты; конторщики, особенно из мелких и низовых, вернулись к работе – иначе не получить продуктовые карточки, а по «свободным ценам» они ничего купить не могли, потому что жалованье хоть и выросло, но за «коммерческими» угнаться не могло.

Работали, не останавливаясь, заводы и фабрики, хотя «пролетарский контроль» и требовал беспрерывного повышения окладов. И со всей страны приходили телеграммы – власть перешла в руки Нижегородского совета рабочих… Уральского… Иркутского… Владивостокского…

Одновременно восстала Польша. Собственно говоря, как «восстала» – ЦИК сразу же объявил, что «удержание в неволе польского народа есть тягчайшее преступление царизма», и русским войскам было приказано «начать вывод, оставляя на месте то, что невозможно вывезти».

3-я гвардейская пехотная дивизия, расквартированная в Варшаве, Литовский, Кексгольмский и Санкт-Петербургский полки митинговали в растерянности – их казармы окружала огромная толпа, державшая во множестве транспаранты: «За нашу и вашу свободу!», «Вас ждёт свободная Россия!» и «Не стреляйте!»; казалось, дело вот-вот кончится кровавым месивом, однако словно чья-то незримая рука дирижировала этим протестом – он не переходил границы, даже лавки русских торговцев не пострадали.

ЦИК отправил телеграммы, требуя от гвардии «не учинять кровопролития» и походным порядком прибыть в столицу – для чего в Варшаве вдруг, как из-под земли, нашлись и паровозы, и вагоны.

Офицеры растерялись, солдаты же, слушая зажигательные речи агитаторов (особенно старался некий «товарищ Феликс»), массами стали покидать расположение полков – и поляки, на удивление, оказывали им всяческое содействие. Целые вагоны таких объявивших себя «революционными» рот составлялись в эшелоны, получавшие «зелёную улицу» на восток.

Отличилась Отдельная гвардейская кавбригада, где служило множество уроженцев «Привислянского края»: уланский Его Величества и Гродненский полки дружно присоединились к восстанию, половина эскадронов вообще объявила, что «ещё Польша не згинела», и надела невесть кем подвезённые конфедератки. А вот старый, ещё при Петре Алексеевиче, в 1700 году сформированный 29-й пехотный Черниговский генерал-фельдмаршала графа Дибича-Забалканского полк заявил, что «мы государю присягали, а бумажкам вашим мы не верим, и, пока государь нас от присяги не освободит, мы ему верны!»; командир полка, полковник Александр Павлович Алексеев, приказал вскрыть арсеналы, взять все запасы, и полк пешим порядком двинулся прочь из города.

В Варшаве уже заседал возникший, как по мановению волшебной палочки, «Комитет спасения Польши», формировалась национальная армия и повсюду, где только возможно, сбивались русские гербы, срывались и сжигались русские флаги.

Потянулись на восток и колонны русских беженцев – те, кого не обманывали целые до поры до времени витрины лавок и православные церкви.

Они не ошиблись. На первом же заседании «Комитет спасения» постановил снести «haniebny pomnik zdrajcо́w narodu polskiego»[10] – монумент Семи Генералам[11].

Мудрым этого оказалось достаточно.

– Итак, товарищи. – Благомир Благоев прошёлся по просторному кабинету. Когда-то здесь располагался председатель окружного суда, обстановка уцелела, и огромный стол под зелёным сукном покрывали теперь черновики декретов и постановлений, какие-то списки и тому подобное. Правда, и роскошный письменный