Поговорив ещё немного с архитектором об этом мавзолее, Боэций простился с ним и ушёл со стройки.

Он вернулся в Рим. Встретившись там с Симмахом, тестем, он сообщил ему весь разговор с королём, но и пожаловался на это назначение.

– Магистр всех служб! Хм-хм! Это же дворецкий!.. Теперь я возглавляю штат мелких чиновников: агентов, курьеров, поставщиков продовольствия ко двору, дворцовых служащих!.. Помощник короля в соблюдении придворного этикета и дворцовых церемоний!.. Хм!..

Прозвучало это у него едко. Ниже его при дворе стоял только квестор.

– Да и то эти две должности могли быть совмещены в одном лице!

Симмах, выслушав его, как мог успокоил.

– Это только начало!

– Какое начало?! При короле все важные должности в совете занимают остготы! В провинциальном управлении значительную роль играют остготские графы и комиты! Но не только в провинциях, но и в Риме, Сиракузах, Неаполе… У графа Рима под командой отряд вооружённой стражи!.. А наш сенат, римский, только заседает и решает, какие учебники купить для школ да какие здания требуют ремонта!.. Ха-ха!.. Если к присмотру за выполнением королевского указа не приставлен сайон, значит, это не важное дело!.. Никакой сайон ведь не контролирует то, что решает сенат!.. Ха-ха!..

Наконец он успокоился, когда явилась с прогулки по саду Рустициана с детьми.

* * *

Королевский референдарий Киприан, как главный осведомитель двора, вошёл в кабинет короля Теодориха без стука. Это была его привилегия, как верного королю чиновника.

– Ваше высочество, есть тайные известия, которые мне донесли ваши доброжелатели! – вытянувшись перед королём, чётко и сухо доложил он.

Теодорих смерил насмешливым взглядом его необычно строгий вид.

– Говори! – велел он.

– Сенатор экс-консул Альбин состоит в тайной переписке с византийским императором Юстином! – положил Киприан на стол перед королём письма сенатора.

Он, референдарий, правовед королевства и римских законов тоже, знал, что в этом усматривалась государственная измена. К тому же король остготов, хотя и малосведущий в делах законодательства, тоже сообразит, что это ещё и оскорбление его величества, когда его подданный самовольно переписывается с императором, хотя тот формально является главой и его, короля Италии.

Заметив же, как лицо короля покрылось красными пятнами, он понял, что король догадался, что это оскорбление его персоны…

Теодорих взял письма, бегло просмотрел их, успокоился. Затем он дал задание референдарию подготовить судебное разбирательство дела сенатора Альбина на совете сенаторов.

– Собрать сенат в Вероне! – приказал он. – И не затягивайте с этим расследованием! – язвительно смерил он референдария неприязненным взглядом.

Но того не смутило это. Он знал короля Теодориха, знал, что тот никак не обойдётся без него.

Королевский дворец в Вероне стоял на вершине холма, издали заметный всем жителям города и далеко в окрестности. Он специально был построен для короля. И Теодорих с удовольствием отдыхал в нём после трудов в резиденции Равенны и мечтал о том времени, когда Равенна будет окружена не бесплодными болотами, а пышными садами.

– Это, ваше высочество, ваша Верона! – говорил епископ Эннодий, изредка появлявшийся в его дворце.

Эннодий был близким к королю человеком, образованный, язвительный и ловкий, он нередко исполнял дипломатические поручения короля.

Говорит ли он серьёзно или, как всегда, тонко язвит, определить было сложно. Он преподавал риторику в школе Милана, читал лекции. И над некоторыми своими учениками он любил подшучивать… Доставалось от него и Боэцию, когда он изредка заглядывал в его кружок философов. Он даже отпускал в его адрес весьма колкие шутки.

– Если ему дать в руки меч и копьё, они немедленно превратились бы в прялку и тирс[63]!..

И вот здесь-то, во дворце Вероны, в королевской палате, для обсуждения дела провинившегося сенатора собрались на совет сенаторы.

Теодорих занял своё место на троне.

Неподалёку от трона стоял столик, за ним сидел его секретарь Кассиодор, молодой человек, служивший при его дворе, весьма преуспевший в канцелярском деле.

Внизу же, в зале, на скамейках, сидели рядами сенаторы.

Когда он сделал знак референдарию, тот стал зачитывать его указ о судебном разбирательстве дела сенатора Альбина.

– В связи с изложенным выше сенатор Альбин обвиняется в том, что вёл тайную переписку с императором Юстином! – закончил референдарий свою речь обвинением.

У Теодориха же сами собой сжимались кулаки, когда он слышал имя Юстина, того молодчика, которого он запомнил ещё с юношеских лет. И вот теперь тот, когда-то простой пастух, как ходили о нём слухи в Константинополе, теперь сидит там, в столице, императором, владыкой и его, Теодориха, принца крови…

В зале, когда референдарий закончил свою обвинительную речь, установилась тишина.

Сенаторы сидели, не поднимая головы.

– Ваше величество! – поднялся с места Боэций. – Позвольте я выскажу своё мнение по этому делу!..

Он волновался.

– Я полагаю, что письма, которые приписывают в обвинение сенатору Альбину, подложные! И свидетельство Киприана ложно!.. Но если считать, что сенатор Альбин так сделал, то нужно считать, что и я, и весь сенат тоже единодушно так сделали! Но это же абсурд, ложь!.. И я желаю взять на поруки сенатора Альбина, как невиновного в том, в чём его обвиняют! – со страстью выпалил он.

Киприан побледнел, затем покраснел, но отступать от своего обвинения не собирался.

– Ваше величество, я обвиняю и Боэция в заговоре против остготов вместе с сенатором Альбином! И прошу арестовать их!..

Теодорих, поколебавшись немного, дал распоряжение страже арестовать обоих: сенатора Альбина и магистра Боэция.

– Отправьте их в тюрьму впредь до судебного разбирательства! – приказал он командиру стражи.

Когда их выводили из палаты, Боэций как во сне повторял тихо, чтобы слышал только сенатор Альбин: «Да, я хотел спасти сенат… Но предал он меня, как предаст всё, если предал он свободу… Но на какие остатки свободы можно ещё надеяться вот здесь?» – тихо прошептал он.

Не слыша товарища своего по несчастью, он обернулся в его сторону, увидел совсем поникшего человека.

Сенатор не выдержал, сломался уже здесь.

* * *

И вот за Боэцием с лязгом захлопнулась дверь одиночной камеры.

Всё ещё ошеломлённый от такого быстрого превращения из магистра всех служб в заключённого, он, обессиленный от переживаний последних дней, присел на лавочку, что стояла у двери.

Немного придя в себя, он осмотрелся: лежанка, лавочка, низкий маленький столик, весь исцарапанный каракулями узников, которые томились здесь… Высоко, почти под потолком, оконце. В него проникал божий свет. И можно было вблизи него читать и писать… На следующий день он попросил стражника дать ему прежде всего восковую табличку и стилет для