Шрифт:
Закладка:
Умный монах был доволен, будто это ему предлагали поместье. Он буквально светился. Так улыбался, что кавалеру захотелось сжать свой рыцарский кулак и дать брату Семиону по его сияющей физиономии. Все дело было в том, что Волкову плевать было на поместье. Плевать! Он не собирался отдавать Брунхильду. И чем сильнее ее просили, чем больше ей сулили, тем меньше он хотел ее отдавать. Сейчас вот сидел и думал, как отказать графу. Только лишь об этом. А еще он думал о том, что она станет графиней и получит свадебный приз в две тысячи талеров и поместье по Вдовьему цензу, может, так ей будет лучше, но… станет ли лучше ему без нее? Нет.
Перебьется все-таки Брунхильда без графского достоинства. Перебьется без серебра и поместья. Она останется при нем. И даже женитьба на ней перестала казаться Волкову оскорбительной. Он уже и не вспоминал, что она была когда-то трактирной девкой. Плевать на то. Все, чего он сейчас хотел, так это того, чтобы она всегда находилась при нем, больше ничего. И если для этого потребуется вести ее под венец, то… он согласится.
И Волков нашел способ отказать графу. Он собрался сказать тому, что Брунхильда ему вовсе не сестра, а беспутная девица, подобранная им в деревне Рютте.
– …И неплохо бы в то поместье съездить, посмотреть, каково оно, – бубнил тем временем брат Семион.
– Дай-ка мне бумагу и перо! – велел Волков, не слушая его.
Пока монах отходил за письменными принадлежностями, на дворе послышался шум. Крики какие-то, и явно звучало его имя. Кавалер насторожился и прислушался. Так и было.
– Господин дома? Дома? – кричал высокий голос, обладатель которого готов был сорваться на плач.
– Что там еще? – Волков встал. – Мария, кто там?
– Я сейчас выясню, – пообещал монах и быстро пошел к двери.
Но не успел до нее дойти. Сначала в дом влетела перепуганная Мария, потом вошел Максимилиан, а за ним вбежал мальчишка. Это был младший сын жены Брюнхвальда. Кавалер не знал его имени. Парнишка не мог говорить, от волнения он подвывал и задыхался.
– Прекрати выть и успокойся! Говори, что случилось? – строго велел кавалер.
– Господин, – всхлипывал и подвывал мальчишка, – господин, ротмистра убили!
– Кого? – строго спросил Волков. – Да прекрати ты выть! Кого, говорю?
– Брю… Брюнхвальда, господин! Ротмистра Брюнхвальда.
– Кто? – мрачнея, спросил кавалер.
– Ротмистра Брюнхвальда, господин. – Мальчишка снова начал рыдать.
– Дурень, я спрашиваю, кто убил его? – заорал Волков. – Где он?
– Дома!
– Дома? У себя дома?
Но мальчишка завыл и, залившись слезами, сел на лавку, словно и не слыша кавалера.
Волков стал холоден, сух и деловит. Ни тени волнения, ни эмоций. Он опоясывался мечом, колючим взглядом осматривая своих людей. Все они глядели на него, ждали его слова, и он сказал абсолютно бесстрастно:
– Максимилиан, какого дьявола ждете? Бригантину, наручи, шлем, коня! И побыстрее! Сами тоже оденьтесь, арбалет и пистолет не забудьте.
– Сыч, поможешь мне? – крикнул Максимилиан, кидаясь к ящику с доспехами.
– Побегу коней седлать, – сказал Сыч и выскочил из дома.
До дома Брюнхвальда было неблизко, он находился за большим полем и стоял ближе к реке, там же, где располагались дома Рене, Бертье и нескольких солдат. Но брат Ипполит, пока седлали коней и надевали доспех, уже умудрился поспеть на место.
У входа в дом, на лавке, сидел молодой здоровяк Гроссшвулле, перед ним стояло ведро с водой, он обмакивал туда тряпку и смывал с себя кровь. Крови было предостаточно: она непрестанно струилась из рассеченного лба, из скулы, из оторванного уха.
Увидав Волкова, Александр сразу встал во весь свой рост. Лицо в крови и угрюмое.
Максимилиан помог Волкову слезть с лошади.
– Ну, что случилось?
– Побили нас, – вымолвил здоровяк, заливаясь кровью.
– А почему ты поехал с ротмистром? Зачем?
– Просил он, сказал сыры таскать, денег сулил. Меня господин Роха отпустил.
Кровь стекала по левой стороне лица и со лба по носу. Волков подошел поближе, осмотрел пострадавшего:
– Ты эту кровь тряпкой не остановишь. Рассекли тебе кожу до кости, штопать нужно. А что с Карлом? Убит?
– Привез еще живым, там он, – здоровяк кивнул на дом.
– Что с ним?
– Голова вся разбита, рука одна как тряпка, на одном боку лежать не может, и кровь изо рта идет.
– Горцы били?
– Угу, местные, – кивал здоровяк, а с его подбородка капала кровь.
– На том берегу? За что били?
– Да, на том берегу, а били за сыр.
– Как за сыр, не понял. Почему за сыр?
– Мы на ярмарку приехали от реки, от лодок. Стали возле и хотели место для торговли искать, но пришли какие-то люди и сказали, чтобы ехали мы с ярмарки прочь, что не дозволят торговать нам. А ротмистр в ответ им, что не поедем, и пошел управляющего ярмаркой искать. Тут прибежали еще люди, были злы они, стали телеги с сыром опрокидывать и кидать сыр в грязь. Я тут и вступился: сыр-то мне жалко, сыр-то хороший, – а они давай меня бить, пасынков ротмистра тоже бить стали. Ну, я им тоже в ответ по мордам. Тут подоспели мужики с палками и стража. И тоже кинулись на меня. Вернулся ротмистр и стал за меня заступаться, тоже не давал сыр в грязь кидать. Они на него все накинулись, а он отбивался, бил их тоже хорошо. Тогда они все на него кинулись и били его палками, а стража кольями била.
Никто не перебивал рассказчика, все слушали внимательно. Кавалер только перчатки снял. Он, прищурившись, смотрел исподлобья, медленно наливался ненавистью. И не дослушал увальня, повернулся к двери, без стука толкнул ее и без спроса вошел в дом.
Глава 18
В доме тихий вой, жена Брюнхвальда да еще и служанка, заливаясь слезами, суетятся, носят воду в тазах и тряпки.
– Господин, он… Он даже говорить не может… – пролепетала Гертруда, кинувшись к Волкову.
Максимилиан, сын Карла Брюнхвальда, был бел как полотно, стоял рядом с кроватью, на которой лежал его отец.
– Ну, вы все еще не передумали, выбирая воинское ремесло? – холодно спросил его кавалер. – Если нет, то привыкайте, вам еще придется стоять так не раз.
Максимилиан взглянул на Волкова испуганно и отвел глаза.
– Говорят, ваш монах творит чудеса, – всхлипывала женщина. – Скажите, господин, он поможет, он спасет Карла? Господи, я не выдержу этого! За что мне такое?!
Волков ненавидел сейчас эту рыдающую и причитающую дуру, но сдержался и
