Французские и английские солдаты матросы были частыми гостями публичных домов Севастополя и других крымских городов. В этих заведениях, как отмечал полковник И.М. Калинин, «самых дорогих и изящно одетых женщин именовали «фунтоловками», потому что они оценивали свой поцелуй в фунт стерлингов. Более доступные носили прозвище «лирических», или ш-ше Лирских, ибо работали за турецкие лиры[279], а самую уличную шантрапу титуловали «принцессами долларов»[280].

Вообще, как писал тот же И.М. Калинин, крымские города этого периода «наводнили громадные полчища женщин – жены, сестры и матери военнослужащих и чиновников, сожительницы, которых звали походными женами… С ними не было никакого сладу».

Несколько по-иному посмотрел на эту сторону севастопольской жизни прибывший из Одессы упоминавшийся нами В.В. Шульгин. «Что поразило многих в Севастополе – это здоровье, переходящее в красоту, женщин… Но откуда здоровье после всех этих ужасов… После бесконечных эвакуаций – всех этих нечеловеческих лишений… Откуда?.. Очень просто. Все слабое вымерло в ужасах гражданской войны. Остались самые выносливые экземпляры, которые расцвели здесь «под дыханием солнца и моря»[281].

Но, несмотря на веселье и оптимизм, царившие среди состоятельного населения Севастополя, практически все ощущали тревогу и непрочность своего положения и надвигающую с севера, где шли неравные бои, беду.

Были среди крымских городов врангелевского периода и такие, в которых ни революция, ни гражданская война практически не изменили прежнего, дореволюционного, течения жизни. Таким был легендарный город Бахчисарай.

Побывавший в нем летом 1920 года председатель земской управы Таврической губернии, депутат 1-й Государственной думы России В.А. Оболенский писал: «Странное и какое-то волшебное впечатление производил на меня этот удивительный город. Благодаря тому, что он расположен не на самом шоссе, а верстах в полутора, в расщелине скал, совершенно его закрывавших, он не подвергся разгрому и разрушению во время революции и гражданской войны.

По выбитому, грязному шоссе между Симферополем и Севастополем много раз проходили красные и белые войска, но, мало знакомые с местностью, они как-то всегда миновали спрятавшийся в скалах Бахчисарай. И он сохранился такой же тихий и мирный, как был до революции. И жизнь в нем текла так же, как десять, пятнадцать и сто лет тому назад. Те же ремесленники, работающие в открытых лавках на глазах прохожих, мясники, режущие баранов, булочники, катающие тесто для бубликов…

И самый дворец, в котором мы ночевали, в полном порядке. Так же журчит фонтан под сенью пирамидальных тополей, тот же старый смотритель, который много лет подряд показывал туристам дворец бывших крымских ханов… А утром, на заре, я просыпался от заунывного крика муэдзина, призывавшего правоверных к молитве с высоты соседнего минарета. И тихо, задумчиво шли мимо моего окна в мечеть солидные татары в белых и зеленых чалмах и в барашковых шапках.

Каждый раз я очаровывался этой сказкой наяву, сказкой, которую, может быть, на всем протяжении огромной России мог рассказать один только маленький Бахчисарай. И так хотелось продлить эту сказку, оторвавшись от страшной были нашего существования…»[282]

Отступавший осенью 1920 года через Бахчисарай есаул Атаманского полка Донского казачьего корпуса Николай Туроверов писал:

Мы шли в сухой и пыльной мгле

По раскаленной крымской глине.

Бахчисарай, как хан в седле,

Дремал в глубокой котловине

И вот в тот день в Чуфут-кале,

Сорвав бессмертники сухие,

Я выцарапал на скале:

Двадцатый год – прощай, Россия!

…………………………………….

В огне все было и в дыму, —

Мы уходили от погони.

Увы не в пушкинском Крыму

Теперь скакали наши кони.

В дыму войны был этот край,

Спешил наш полк долиной Качи,

И покидал Бахчисарай

Последним мой разъезд казачий.

На юг, на юг. Всему конец.

В незабываемом волненьи,

Я посетил тогда дворец

В его печальном запустеньи.

И увидал я ветхий зал, —

Мерцала тускло позолота, —

С трудом стихи я вспоминал,

В пустом дворце искал кого-то.

Нетерпеливо вестовой

Водил коней вокруг гарема, —

Когда и где мне голос твой

Опять почудится Зарема?

Прощай, фонтан холодных слез.

Мне сердце жгла слеза иная —

И роз тебе я не принес,

Тебя навеки покидая[283].

Глава десятая

Исход… (Двадцатый год – прощай, Россия). Октябрь-ноябрь 1920 г

К началу октября 1920 года события на фронте приближались к трагической развязке. После заключения в конце сентября перемирия с поляками на 21 день большевики под лозунгом «Все – на Врангеля!» бросили массу освободившихся сил на разгром Русской армии в Крыму. 21 сентября Крымский участок Юго-Западного фронта красных был выделен в самостоятельный Южный фронт под командованием М.В. Фрунзе[284], от которого большевистское руководство в Москве потребовало «не допустить новой зимней кампании» и захватить Крым «открытой силой, не останавливаясь перед жертвами», к годовщине Октябрьской революции.

На плацдармах в районе Каховки, Никополя и Пологи, к 12 октября были развернуты 4-я, 6-я и 13-я пехотные армии, 1-я Конная армия С.М. Буденного и 2-я Конная армия Ф.К. Миронова – всего не менее 14 пехотных и 12 кавалерийских дивизий. Большевиков поддержал со своей Повстанческой армией и Нестор Махно – недавний, и весьма ненадежый, союзник барона Врангеля[285]. Силы красных, готовые к выступлению против армии барона Врангеля насчитывали около 100 тысяч пехоты и почти 34 тысячи конников. Истощенные дивизии Русской армии Врангеля насчитывали 23 тысячи пехотинцев и около 12 тысяч кавалеристов[286]. «Последние наши пополнения около десяти тысяч бредовцев (бойцы генерала Бредова, пробравшиеся в Крым из Польши. – Авт.) – были влиты в армию, – писал в своих воспоминаниях Врангель. – Других пополнений, кроме отдельных офицеров из числа эвакуированных в 19-м году в разные страны, не было. Местные средства людьми и лошадьми были полностью исчерпаны. Единственным источником пополнения оставались пленные, боеспособность которых, конечно, была весьма относительна»[287].

15 октября красные армии по всему фронту перешли в наступление. Главный удар с Каховского плацдарма должна была наносить 1-я Конная армия С.М. Буденного, имея целью прорваться к Санькову и Геническу. 2-я Конная армия Ф.К. Миронова должна была ударить на юг в направлении станции Сальково; 6-я армии должна была наступать на юг в общем направлении на Перекоп.

Разгорелись невиданные по ожесточенности пятидневные