практических шагов) традиционно характеризуется как «заговор идей». Так что своим вопросом Петрашевский сразу обозначил ту точку, на которой они единственно и могли сойтись с Достоевским. Интересно было бы знать, что ответил ему Достоевский. В мае 1846 г. он работал над позднее уничтоженной повестью «Сбритые бакенбарды». Мы практически ничего не знаем о ее содержании. Как неплохо было бы услышать из уст самого автора, какова была идея его нового произведения!

Надо думать, что Петрашевский, расставаясь, предложил своему новому знакомому бывать на его «пятницах» в Коломне. Но Достоевский на днях уезжал к брату в Ревель и вернулся в Петербург лишь в первых числах сентября. Однако и осенью он не торопился продолжить знакомство, так оригинально начавшееся на Невском проспекте, у витрин кондитерской Соломона Вольфа. По-видимому, впервые он посетил Петрашевского в день его именин, 8 ноября 1846 г.[213] С 1847 г. Достоевский начал изредка появляться на «пятницах» у своего нового знакомого — «из любопытства», как он пояснял следственной комиссии. В 1848–1849 гг. посещения писателем собраний в доме на Покровской площади стали все чаще и чаще. В кружке Петрашевского Достоевский познакомился с множеством новых лиц, которые были ему гораздо интереснее, чем хозяин «пятниц» (Николай Спешнев, Николай Момбелли, Федор Львов, Павел Филиппов, Василий Головинский, Ипполит Дебу, Константин Тимковский и др.). Иные посетители дома в Коломне, напротив, резкостью своих выступлений давали основания Достоевскому заподозрить их в том, что они чуть ли не являются провокаторами и шпионами (Рафаил Черносвитов). Последнее обстоятельство, так же как и не всегда адекватные поступки экстравагантного хозяина, склоняли часть посетителей «пятниц» Петрашевского, включая и Достоевского, к мысли о необходимости ограничить отношения с некоторыми лицами и встречаться более тесным кружком в других домах. С марта 1849 г. такой новый кружок стал собираться в доме Дурова и Пальма на Гороховой улице близ Семеновского моста. Но было уже поздно. Среди посетителей «пятниц» в Коломне действительно оказался провокатор и шпион, но вовсе не Р. Черносвитов, а бывший студент Петербургского университета Петр Антонелли. Тайная полиция устроила его на службу в тот же департамент Министерства иностранных дел, в котором служил и Петрашевский. Войдя в доверие к Петрашевскому, Антонелли с марта 1849 г. начал посещать его «пятницы», многословно сообщая в своих донесениях об участниках собраний в доме на Покровской площади, о темах их разговоров, о позициях в разгоравшихся по разным вопросам спорах и т. п.

В частности, в донесении от 16 апреля Антонели подробнейшим образом изложил содержание переписки Белинского с Гоголем, которую по копии, полученной из Москвы от Плещеева, на последней «пятнице» читал Достоевский. В «деле» Достоевского публичное чтение письма Белинского, «наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти», явилось чуть ли не главной статьей обвинения, поставившей его в число «важнейших преступников».

Информация, добытая Антонелли, регулярно докладывалась министром внутренних дел графом Л. А. Перовским самому императору Николаю I. И тот 20 апреля 1849 г. распорядился произвести аресты участников кружка Петрашевского. На списке петрашевцев, представленном царю на высочайшее утверждение, Николай наложил резолюцию: «…Дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нетерпимо. Приступить к арестованию…»[214]

Дальнейшее очень хорошо известно. В ночь на 23 апреля Достоевский, как и многие его друзья-петрашевцы, был арестован и заключен в Секретный дом Алексеевского равелина Петропавловской крепости. После восьми месяцев следствия, 22 декабря 1849 г., вместе с двадцатью своими товарищами, среди которых были и Петрашевский с Плещеевым, ранним морозным утром он был привезен на Семеновский плац. Там петрашевцев взвели на специально построенный эшафот, переодели в белые балахоны с колпаками и каждому прочли смертный приговор. Затем трех первых из них — Петрашевского, Григорьева и Момбелли — привязали к врытым в землю столбам, и выстроившееся напротив них отделение солдат направило стволы своих ружей им в грудь, ожидая команду «Пли!» Но в это время барабанной дробью была подана команда «Отбой!» Ружья были опущены, и петрашевцам была оглашена высочайшая конфирмация об отмене смертной казни, вслед за которой каждому был зачитан новый приговор. Достоевскому — четыре года каторги с дальнейшим определением рядовым солдатом.

Рассказывая в письме брату Михаилу, написанном сразу же после экзекуции на Семеновском плацу, о своих чувствах в то время, когда три его товарища в смертных балахонах стояли привязанными к столбам под направленными на них ружьями, Достоевский так передает свое переживание встречи со смертью: «Я стоял (на эшафоте. — Б. Т.) шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты». Позже, в романе «Идиот», в словах князя Мышкина, страстно выступающего против смертной казни, писатель даст этой экзистенциальной ситуации такой «комментарий»:

«Разве это возможно? Разве не ужас? <…> Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего! <…> Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!»

Всех, — кроме Петрашевского, которого прямо на Семеновском плацу заковали в кандалы, посадили в сани и отправили прямиком в Тобольский острог, — после оглашения приговоров возвратили в Петропавловскую крепость. Через два дня, 24 декабря, в ночь накануне Рождества (об этих событиях в нашей книге еще будет отдельный рассказ), Достоевского вместе с петрашевцами Сергеем Дуровым и Иваном Ястржембским отправили по этапу в Сибирь…

Мы далеко уже отдалились от того эпизода, с которого начали этот рассказ, но раньше чем вернемся назад, к дому Котомина на Невском проспекте, хотя бы скороговоркой упомянем о том, что было в жизни Достоевского в дальнейшем. А было четыре года заключения в Омском остроге и затем годы солдатской службы в Семипалатинске, было совершившееся с Достоевским в Сибири «перерождение убеждений», сутью которого, его сердцевиной, по самооценке самого писателя, стало открытие им на каторге русского народа и новое приятие в душу Христа, «забытого» в петербургский период его жизни. Было мощное возвращение Достоевского в начале 1860-х гг. в литературу, из которой он был вычеркнут на целое десятилетие, — возвращение великой «каторжной эпопеей» — «Записками из Мертвого Дома», одной из наиболее важных книг во всей отечественной литературе. И было создание в 1860–1870-е гг. пяти больших философских романов — «Преступления и наказания», «Идиота», «Бесов», «Подростка» и «Братьев Карамазовых», — «великого пятикнижия» Достоевского, в котором он явился крупнейшим в мировой литературе христианским художником и мыслителем…

Кто-то из мемуаристов вспоминал, что, когда в конце 1870-х гг. один из собеседников выразил писателю запоздалое соболезнование, сказав: «Какое, однако, несправедливое дело была эта ваша ссылка», —