Пролог трагедии был сыгран. Самой трагедии еще не замечали. «Социала» не видели, а он уже стучался могильной лопатой в ворота Империи Петра Великого.

И 22 февраля – в недобрый час – Государь спокойно отбыл в Ставку, покинув бурлившую столицу, в которую ему уже не суждено было вернуться…

* * *

23 февраля в заранее назначенный день и час ЦИК партии большевиков вывел на улицы Петрограда 88 тыс. рабочих и работниц с криками «Долой войну!». «Желая избежать кровопролития», генерал Хабалов отказался от применения оружия.

24 февраля движение все ширилось, не встречая противодействия. В этот день бастовало уже 197 тыс. рабочих. Появились красные флаги. Демонстранты приветствовали войска, державшиеся совершенно пассивно без приказаний. Предоставленная самой себе, дезорганизованная Протопоповым{156}, полиция надрывалась из последних сил. На весь Петроград с его 2 млн населением было всего 3500 городовых. Министр внутренних дел Протопопов, вместо того чтобы собрать в кулак эти ничтожные силы, разбросал их по всему городу слабыми патрулями. Эти патрули в 2–3 человека, которым вдобавок запрещено было прибегать к оружию, сметались многочисленными толпами, все более и более смелевшими.

Для поддержания порядка вызваны были учебные команды запасных полков гвардии. Военный министр генерал Беляев лепетал генералу Хабалову удивительные приказания: «Целить так, чтобы не попадать», «Стрелять так, чтобы пули ложились впереди демонстрантов, никого не задевая…».

Растерявшийся Хабалов не решался открывать огня – и это несмотря на то, что в полиции уже были убитые и много раненых. «Психология каптенармусов», столь характерная для наших нестроевых генералов, сказалась в стремлении властей объяснить беспорядки единственно «нехваткой хлеба». Ни Хабалов, ни Беляев не подозревали о «социале» – о партии большевиков, руководившей мятежными толпами и, в свою очередь, руководимой германской Главной квартирой. В этот день 24 февраля слабость и убожество правительства ясно были осознаны всеми и прежде всего мятежниками.

25 февраля бастовало 240 тыс. – по правительственным сведениям и все 400 тыс. на самом деле. ЦИК партии большевиков выпустил манифест о «борьбе с царским правительством», требуя демократическую республику, 8-часовой рабочий день, помещичью землю – крестьянам, окончание войны и всемирное братство трудящихся. Эти короткие хлесткие лозунги овладели бурлившей массой.

Избиваемая полиция начала применять оружие, но войска продолжали держаться пассивно. Хабалов запрещал стрелять, побуждаемый к тому генералом Беляевым, нывшим о том, «какое ужасное впечатление произведут на наших союзников трупы на петроградской мостовой». Этот удивительный военный министр Российской империи, так трогательно оберегавший нервы наших союзников от резких ощущений, не соображал, что всего за 10 месяцев до того – в апреле 1916 года – Англия подавила в море крови ирландское восстание Роджера Кеземента, разгромив Дублин артиллерией, убив тысячи мужчин и женщин и казнив сотни мятежников.

Войска созерцали анархию, держа ружья к ноге. Пехота была еще надежна, несмотря на очевидный соблазн, но казачьи части уже заколебались. В пехоте были вызваны только учебные команды, то есть лучшие люди запасных полков. Редкая команда «пли!», подававшаяся на свой риск и страх отдельными мужественными офицерами, принималась безотказно.

Достоин быть отмеченным Лейб-гвардии Финляндского полка подпоручик Иосс. Одним метким револьверным выстрелом он усмирил весь Васильевский остров, наповал уложив вожака демонстрантов на казенном трубочном заводе. Беспорядки после этого сразу там стихли. Подпоручики у русского Царя были, но не было генералов. Несмотря на это критическое положение столицы, петроградские власти допустили преступное очковтирательство, все время обманывая своего Государя из карьерных соображений. Обманутый Венценосец все же начал тревожиться и повелел Хабалову энергично прекратить беспорядки, «недопустимые во время войны».

* * *

Мятеж застал врасплох Государственную думу и оппозиционную общественность. Там готовили «младотурецкий переворот» в конце марта. Выступления рабочих масс в феврале никто не предвидел. Оппозиционной общественности надо было так или иначе реагировать на эти внезапные события. И вождь этой общественности – Родзянко – колебался недолго.

Вспыхнувший мятеж надлежало использовать во что бы то ни стало. Этот драгоценный случай был неповторим. Если царские министры испытывали ужас при мысли о трупах на петроградских мостовых, то для Родзянки и его единомышленников эти трупы были поистине подарком небес, трамплином для прыжка к заветной цели – власти во что бы то ни стало. Не приходилось долго раздумывать, доискиваться причин разразившегося бунта. Им надо было воспользоваться, даже если он был организован врагами России. Важно было доконать заколебавшийся ненавистный режим, дорваться до власти и захватить все места для себя! Для этого надо было бунт превратить в революцию – перевести прицел с городового на Царя.

Старшие военачальники – и в первую очередь ближайший сотрудник Государя генерал Алексеев – были на стороне оппозиции, и Родзянко мог вполне на них положиться: под их генерал-адъютантскими мундирами скрывались думские ливреи. 26 февраля Родзянко телеграфировал Государю, а одновременно и главнокомандующим фронтами, что в столице анархия и необходимо образовать ответственное министерство. Государь, получив успокоительные телеграммы Беляева и Хабалова, естественно, больше верил своим генералам. Он повелел распустить Думу на неопределенное время.

В этот день, 26-го, беспорядки приняли стихийный характер и перебросились в казармы запасных частей, которые лишь с трудом удалось удержать от выступления. Улицы Петрограда были в крови. Хабалов же доносил Государю: «Сегодня все спокойно».

* * *

27 февраля стало роковым днем. Случилось худшее, что могло случиться: военный бунт. Унтер-офицер Кирпичников учебной команды одного из запасных полков убил своего начальника выстрелом в спину и, взбунтовав часть, вывел ее на улицу. Временное правительство чествовало предателя, как «первого солдата, поднявшего оружие против царского строя». Кирпичников был потом – накануне 1-го Кубанского похода – арестован в Ростове добровольцами и расстрелян по приказанию генерала Кутепова{157}.

Взбунтовавшиеся войска вышли на улицы и слились с бушевавшей чернью. Русский солдат обагрил свои руки кровью русского офицера…

Был разгромлен арсенал, истреблена полиция, сожжен окружной суд и выпущены арестанты из тюрем. Толпы восставших смяли оставшиеся верными части войск.

Видя успех восстания, ЦИК партии большевиков провозгласил учреждение Совета рабочих депутатов, наподобие того, что руководил всеобщей забастовкой 1905 года. Совет состоял из представителей нелегальных партий революционной демократии. Председательское место было предложено члену Думы грузинскому сепаратисту, меньшевику Чхеидзе{158} – ненавистнику России. Товарищами председателя были член Думы социалист-революционер Керенский{159} и делегат ЦИКа большевик Овший Моисеевич Нахамкес. Чхеидзе представлял II Интернационал, Керенский – самого себя, а Нахамкес – восставший пролетариат и германский Генеральный штаб. Он и стал хозяином положения в Совете.

Одновременно с учреждением Совета рабочих депутатов возник Комитет Государственной думы. Не желая подчиниться царскому указу о роспуске, общественники решили возглавить этим комитетом революционное движение.

Из