и рассчитывали учредители и возглавители Земгора, которым необходимо было заручиться поддержкой возможно более широких военных кругов в своей борьбе с правительством.

Духовному оскудению сопутствовало падение нравов. Оно наблюдалось во всех воевавших странах, но ни в одной из них не сказалось в таких небывалых размерах, как в России.

Разгулу способствовало обилие денег – излишне высокие оклады военного времени, а главное – непомерная нажива общественных организаций на поставках в армию. Фронт утопал в крови, тыл купался в вине. Хаотическое «беженство» лета – осени 1915 года с его психологией «после нас – хоть потоп!» и «все равно пропадать!» тоже способствовало всеобщей деморализации. Но главными растлителями духа были безобразно раздувшиеся организации Земско-городского союза с их сотнями тысяч развращенной мужской и женской молодежи. Общество стремилось «забыть» о затянувшейся войне. А общественность видела в ней дело прибыльное и экономически и сулившее заманчивые политические возможности.

* * *

Война чрезвычайно развратила деревню. Политически и экономически русское крестьянство эволюционировало за три года с 1914-го по 1917 год больше, чем за три поколения с 1861-го по 1914 год.

Материальное благосостояние крестьянства повысилось. Хлеба сеялось меньше, и он был в большой цене. Семьи взятых на войну получали щедрые денежные пособия, превышавшие заработок «кормильца». Деревня, отдавая Царю своих сынов, сама богатела – у нее появились «городские» потребности и «городские» привычки.

Но этот материальный подъем сопровождался страшным духовным оскудением. Падение религиозного чувства, разврат и рост хулиганства сопровождались развитием бунтарского духа и стяжательских инстинктов. Этот бунтарский дух и стяжательские инстинкты нашли себе удовлетворение в диких разгромах помещичьих усадеб и культурных хозяйств в 1917 году и в расчетливом, бездушном снимании за горсть муки последней рубашки с умиравшего от голода «буржуя» в 1918–1921 годы.

* * *

С каждым месяцем все явственнее сказывалась непомерность напряжения, потребовавшегося от России. Ни политически, ни экономически (экономия вытекает из политики) наше Отечество не было к такому напряжению подготовлено.

Осенний призыв в 1916 году срока 1918 года захватил 15 млн землепашцев и кустарей. Поля зарастали бурьяном. Гужевой промысел был парализован – и запасы зерна все труднее становилось подвозить на железную дорогу. В городах, а затем и на фронте все чаще стали случаться нехватки продовольствия. Транспорт неуклонно разваливался. Потеря летом 1915 года стратегической железнодорожной сети оказалась роковой. Обслуживание всех потребностей страны и небывало разросшейся вооруженной силы легло на слабо оборудованную экономическую сеть, которая с этой явно для нее непосильной задачей справлялась все с большими перебоями. Кровеносная система страны была поражена склерозом.

Экономическая структура России резко отличалась от таковой же Центральной и Западной Европы. Там основой ее было заводское производство, у нас же кустарное. Количество «лошадиных сил» германской промышленности превышало наше в 13 раз, французской – в 10 раз. То, что немцы и французы делали машинным способом, мы должны были делать вручную. А это требовало в несколько раз большего количества рабочих рук в тылу – как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. На Западе человека заменяла машина – в России человека заменить было нечем. «Человеческий запас» России оказался относительно гораздо меньшим, нежели в союзных или неприятельских странах – в декабре 1916 года был уже объявлен набор срока 1919 года, тогда как во Франции и в Германии еще не был призван срок 1918-го.

Нездоровый мистицизм на самом верху страны, и, как следствие мистицизма, ослепление; интриги в высших слоях, недовольство и раздражение в средних, озлобление на низах – все на фоне непрерывно растущей разрухи, невозможного напряжения и непомерной усталости – такова была картина России в последние месяцы петровской империи.

Русская армия на третий год войны

Объезжая войска осенью 1916 года, Император Николай Александрович вызвал из строя старослуживших солдат, вышедших с полком на войну. Выходило по два – три, редко по пяти на роту – из иных рот никто не выходил.

Первый, кадровый, состав императорской пехоты ушел в вечность в осенних боях 1914 года.

Второй окрасил своей кровью снег первой зимней кампании – снег Бзуры, Равки и Карпат.

Третий состав – это перебитые, но не разбитые полки великого отхода.

Пришедший ему на смену четвертый состав вынес вторую зимнюю кампанию.

Пятый лег в ковельские болота.

Шестой догорал в Буковине и Румынии, и на смену ему запасные полки готовили седьмой.

Шесть составов переменила вообще вся пехота. Однако добрая треть наших дивизий 1-й и 2-й очереди, особенно дравшиеся на Юго-Западном фронте, переменили свой состав за войну 10 раз и более. 48-я пехотная дивизия, например, 12 раз. 1-я Сибирская дивизия за один первый год войны переменила шесть составов (из строя 1-го Сибирского стрелкового Его Величества полка с сентября 1914 года по август 1915 года убыло 20 тыс. человек). Через Лейб-гвардии Гренадерский полк с начала войны по август 1917 года прошло, по словам генерала Рузского, 44 тыс. человек – 11 полных составов… Все эти части принадлежали к числу наиболее стойких, пленных врагу не оставляли, так что все это были кровавые потери.

Изменение состава повлекло за собой изменение облика армии. Она стала действительно «вооруженным народом». Офицеры и солдаты в подавляющем большинстве носили мундир всего только несколько месяцев, а то и несколько недель. Ни те, ни другие не получили надлежащего военного образования и воинского воспитания. Прошедший трехнедельный, в лучшем случае – двухмесячный курс учения в запасном полку, солдат попадал под команду офицеру, прошедшему столь же поверхностное учение в школе прапорщиков или на ускоренном курсе военного училища.

Сами по себе эти русские люди были храбрыми, выносливыми и способными при случае на подвиг отваги и самопожертвования. Со всем этим они представляли совершенно сырую, необработанную массу. Это далеко еще не были солдаты, подобно тому, как их наскоро произведенное начальство далеко не могло считаться господами офицерами.

* * *

На полк оставалось пять – шесть коренных офицеров, редко больше (обычно на должностях командиров батальонов и заведующих хозяйственной частью). В ротах и командах состояло 30–40 офицеров «военного времени», а командир полка, как правило, отбывал мимолетный ценз и ничем не был связан с полком. Офицерская среда была пестра по составу, разнообразна по происхождению и неодинакова по качеству. Старая полковая семья погибла, новая не имела возможности создаться.

Остатки кадрового офицерства распределились между фронтом, где на них, в сущности, все и держалось, и тылом, где наряду с незаменимыми специалистами поспешили устроиться менее стойкие элементы нашего офицерского корпуса. Отбор по этим двум категориям произошел в первые же месяцы войны.