Шрифт:
Закладка:
— Да. Конечно. Если.
Локриджу не хотелось больше говорить. Пусть объяснит все через час-другой. А сейчас она так одинока… Он положил свободную руку ей на плечо. Подвинувшись, так что его рука соскользнула вниз, она прижалась губами к его губам.
— Мне недолго осталось жить, — прошептала она, задыхаясь. — Пользуйся тем, что у меня есть. Дай мне утешение, Малькольм.
«Сторм, о, Сторм!» — только и мог подумать Локридж. Он ответил на ее поцелуй, утонул лицом в волнах волос. И не было больше ничего — лишь темнота и она…
Свет факела упал сквозь решетку. Взметнулось копье.
— Выходи! — рявкнул охранник. — Ты, мужик. Он желает тебя видеть.
Глава 8
Патрульный Брэнн сидел в одиночестве в Длинном Доме. Священный огонь погас, но свет, исходивший из кристаллического шара, падал на медвежью шкуру, покрывавшую возвышение, на котором он расположился. Воины, которые привели Локриджа, преклонили колени в благоговейном ужасе.
— О, наш Бог, — сказал их дородный рыжий начальник. — Мы привели колдуна по твоему приказанию.
— Хорошо, — кивнул Брэнн. — Подождите в углу.
Четверо воинов отсалютовали томагавками и отошли за пределы освещенного круга. Их факел шипел, отбрасывая красные и желтые искры, в свете которых их обветренные лица были едва различимы. Молчание затянулось.
— Садись, если хочешь, — мягко сказал Брэнн по-английски. — Нам нужно о многом поговорить, Малькольм Локридж.
Откуда он узнал его полное имя?
Американец остался стоять, поскольку иначе ему пришлось бы сесть рядом с Брэнном, и внимательно оглядел его. Так вот он, враг.
Патрульный успел снять плащ; он оказался худым и мускулистым, почти семи футов ростом; на нем был облегающий черный костюм — такие Локридж уже видел в подземном коридоре. У него была очень белая кожа, руки изысканной формы, лицо… пожалуй, красивое: узкое, с прямым носом: холодное совершенство линий. Следов бороды не было, густые волосы коротко подстрижены и напоминали соболиную шапку. Глаза отливали сталью.
— Что ж, можешь постоять. — Он улыбнулся и указал на бутылку и два тонких, изящных бокала, стоявшие рядом с ним. — Выпьешь? Это бургундское 2012 года. То был чудесный год.
— Нет, — отказался Локридж.
Брэнн пожал плечами, налил себе и отпил.
— Я вовсе не желаю тебе зла.
— Ты его уже достаточно причинил, — огрызнулся американец.
— Это, безусловно, прискорбно. Но если человек всю жизнь прожил с концепцией необратимости, неизменяемости времени, видел вещи куда страшнее, чем сегодня, да не один, а множество раз; если сам подвергался такому же риску — что проку в сентиментальности? Если уж на то пошло, Локридж, ты сам сегодня убил человека, чьи жены и дети будут оплакивать его.
— Так ведь он же хотел убить меня!
— Верно. Но он не был дурным человеком. Он был примерный семьянин, достойно вел себя с друзьями и не стремился быть жестоким с врагами. По пути ты прошел через деревню. Если честно: ты ведь не видел ни убийств, ни пыток, ни избиений, ни поджогов, — скажи, не видел? В целом, в ближайшие века эта последняя волна иммигрантов будет смешиваться с местным населением довольно мирно. Сегодняшняя потасовка — в некотором роде исключение. Гораздо чаще — во всяком случае, в Северной Европе, если не на юге и востоке — пришельцы будут занимать господствующее положение просто благодаря тому, что их обычаи более подходящие для приближающегося бронзового века. Они более мобильны, их горизонты шире, они лучше умеют защищаться. Поэтому аборигены станут подражать им. Ты и сам сформировался не без их влияния, и многое из того, что тебе дорого, подверглось этому воздействию.
— Это все слова, — сказал Локридж. — А то, что благодаря тебе они напали на нас, — это факт. Ты убил моих друзей.
— Не я, — покачал головой Брэнн. — Это Кориока.
— Кто?
— Эта женщина. Каким именем она назвалась?
Локридж заколебался. Однако он не видел смысла упрямиться по пустякам.
— Сторм Дарроуэй.
Брэнн беззвучно рассмеялся.
— Вполне подходяще. Она всегда любила показуху. Прекрасно — если хочешь, будем называть ее Сторм. — Он поставил свой бокал и наклонился вперед. Черты его вытянутого лица посуровели. — Появившись в этой деревне, она принесла горе ее жителям. И она знала, чем это грозит. Ты серьезно думаешь, что ее хоть каплю волновало, что может произойти, — с ними или с тобой? Нет, мой друг, нет, вы были просто пешками в очень большой и очень давней игре. Она формировала целые цивилизации и отбрасывала их прочь, когда они больше не были нужны для осуществления ее замыслов, так же спокойно, как ты бы отбросил сломанный инструмент. Что ей горстка дикарей из каменного века?
— Заткнись! — заорал Локридж, сжав кулаки.
Стоявшие в тени ютоазы заволновались и заворчали. Брэнн дал им знак оставаться на месте, однако держал руку на широком, медного цвета поясе, где висел энергопистолет.
— Как видно, она и впрямь производит громадное впечатление, — пробормотал он. — Она, разумеется, сказала тебе, что ее Хранители сражаются за абсолютное добро, а мои Патрульные — за абсолютное зло. Опровержений ты слушать не хочешь. Но подумай сам, парень: разве когда-нибудь так бывало?
— Было в мое собственное время, — возразил Локридж. — Например, нацисты. — Брэнн насмешливо поднял брови, и он поспешил добавить неуверенным голосом: — Я не утверждаю, что союзники были святыми. Но, черт побери, выбор был ясен.
— Где у тебя доказательства, кроме слова Сторм, что в войне, идущей во времени, сложилась аналогичная ситуация? — спросил Брэнн.
Локридж нервно сглотнул. Ночь, казалось, смыкалась вокруг него — мрак, и сырость, и далекие неразличимые лесные звуки. Он вдруг остро ощутил свое одиночество и, чтобы прогнать это чувство, до боли сжал челюсти.
— Послушай, — очень серьезно сказал Брэнн, — я не утверждаю, что мы, Патрульные, — образцы добродетели. Эта война не менее безжалостна, чем любая из прошлых войн; это война между философиями; две стороны, принимающие в ней участие, формируют само прошлое, их породившее. Подумай, прошу тебя. Наука, которая дает людям возможность лететь на Луну и еще дальше, освобождает их от тяжелого труда и спасает от голода, помогает вылечить ребенка, погибающего от дифтерита, — это зло? Это что, зло, если человек использует свой разум — то, чем он отличается от животных, — и старается обуздать в себе зверя? А если
