мне сейчас и нужно; как только я позволила себе проводить как можно больше времени в одиночестве, мне стало значительно лучше. Чувствую себя под защитой, как в крепости. Почти закончила первые правки к буддисту. Потом распечатаю и впервые прочту текст не на экране. Постепенно он материализуется из киберабстракции в книгу. В прошлый четверг виделась с Уильямом Э. Джонсом в Музее современного искусства: он посетовал на переход порно с кассет и дисков в интернет, объяснив, что ему нравится держать предметы в руках. Мне понравилось, что Джонс сосредоточен на всем маргинальном и отвергнутом. Подумываю сделать еще одну запись в блог – но она попадет только в книгу. В моей первой книге, «Письмах Мины Харкер», отправлено не было лишь первое письмо. В случае с буддистом порядок обратный: в блоге не будет опубликован последний пост. Может так, а может и нет. Несколько часов просидела в кровати, делая в дневнике заметки для поста. Какое-то время Кевин дремал рядом со мной, лежа под томатно-красным одеялом, дыхание его было сонным. Тед и Сильвия лежали у меня в ногах, и я подумала: как же мне повезло.

27/2/11

Побудь в моей шкуре

Еду по Ван-Несс на сеанс хиропрактики, жду сигнала светофора на перекрестке с Маркет-стрит. Какой-то парень прыгающей походкой переходит дорогу в такт бодрому ритму, который словно доносится откуда-то изнутри него. Следом идет сгорбившаяся старушка с платком на голове – медленно ковыляет, шарк-шарк, – и вдруг кажется, что движения всех пешеходов поставлены, как в «Вестсайдской истории», когда банды пританцовывая идут по улице; вот мужчина и женщина, идут рядом, шагают в унисон; вот сменилось освещение – а я зритель. За пределами пузыря моей машины реальность преобразуется так волнующе и ярко, что даже страшно. Думаю, именно это Настоящее Письмо с тобой и делает: раздвигает шторы, впуская жизнь во всем ее великолепии. Никакой кайф не сравнится с писательским кайфом.

Прекрасный ясный прохладный день, сижу в Японском чайном саду в парке Золотые Ворота. Укуталась в плед, прихлебываю гэммайтя и мисо-суп, закусываю маленькими кусочками очень мягких свежих моти – с личи, манго и клубникой. Передо мной дерево и маленький ручеек. Достаю айфон и делаю типичную туристическую фотографию. Пишу перьевой ручкой в дневнике озябшей рукой и размышляю, смогу ли писать в перчатках. Сравниваю себя с ситуационистами, которые делали что-то случайное, необычное, – я не собиралась идти в парк, но после часового сеанса у Карен подташнивало, и я не могла ни пообедать, ни поехать домой – так что решила прийти в себя на свежем воздухе. На массажном столе у меня случилась небольшая паническая атака, и Карен очень заинтересовало, как выворот ноги наружу влияет на мою симпатическую нервную систему. Из-за холода в чайном саду было на диво просторно: кое-где сидели несколько семей и пар. В одиночестве, похоже, была только я. Пока шла сюда, вспомнила другую прогулку по парку после сеанса хиропрактики – целое событие, которое я включила в статью о шаманизме для thefanzine.com. Еще я подумала о хиппи под кислотой, бесплатных концертах, дзен-учителе Рэбе Андерсоне, который обнаружил мертвое тело во время пробежки по парку и поднял пистолет, лежащий рядом, – и о скандале, который за этим последовал. У входа в парк я остановилась и вспомнила, как мы были здесь с буддистом: мы собирались на выставку в Музее де Янга, но он перепутал даты, и она еще не открылась. Это был какой-то импрессионист, не очень интересно; я выросла в паре остановок от Чикагского института искусств, так что была по горло сыта импрессионизмом – стог сена за стогом сена за стогом сена. Сегодня уже на входе в парк я была готова развернуться и уйти, мне было невыносимо снова столкнуться с его призраком, напоминанием о том, как мы гуляли по тому же тротуару и он обнимал меня за плечи или талию. Но потом я подумала обо всех других людях, с которыми гуляла по парку за те тридцать лет, что я живу в Сан-Франциско, – длинная вереница призраков – и сказала себе: зачем выделять призрак буддиста в этом призрачном царстве? И пошла дальше, любуясь множеством оттенков зеленого.

Расправившись с зеленым чаем и моти (только когда я выйду из парка и джазовый трубач останется далеко позади, я пойму, что не заплатила за еду), я гуляю по чайному саду, наслаждаясь тем, как петляют дорожки, то разветвляясь, то соединяясь друг с другом; кажется, что ты уже видела их все, но потом замечаешь еще одну под арочным каменным мостом, который ты пересекла раньше. На плоском деревянном мостике какие-то девочки-подростки устроили целую фотосессию: снимают, как кидают монетки в пруд. «Повернись еще раз, а потом загадаешь желание». Я смотрю вниз и вижу монеты на дне пруда, достаю два цента из кошелька и бросаю в воду, загадывая примирение с буддистом. Думаю, что примирение – если ему суждено случиться – я приму в одиночестве. Когда я написала ему в декабре, он только что вернулся из Японии и на мой вопрос о поездке ответил, что его «раны» всё еще настолько свежи, что он не готов черкнуть мне что-то безобидное вроде да, в Японии просто невероятно. Он сказал, что боится моих писем, что единственная причина, по которой он прочитал это письмо, – это лунное затмение, благоприятное время. Пробираться сквозь толщу его проекций было всё равно что сквозь грязь; у меня не хватало на это/него ни сил, ни терпения. Несколько дней назад я получила тревожное письмо от подруги, которая тоже не в ладах с буддистом с тех пор, как столкнулась с ним возле храма, где она работает.

Он завел себе привычку уставиться и глаз с меня не сводить всякий раз, как завидит меня. Я не хотела тебя расстраивать в праздничную неделю – но тут на семинаре Шэрон Зальцберг был случай с обувью. Поднимаюсь по лестнице, опаздываю, он просто сидит – все внутри, а он СНАРУЖИ – (медитирует, что ли?) среди ОБУВИ. Неловко-то как. Он просто смотрел на меня, не отводя взгляда. Я подумала, что это как-то агрессивно. В этих взглядах есть что-то невысказанное о блоге, твоем блоге… Что он делал среди обуви?

Над моими монетками рябит вода: представила, что это я наткнулась на буддиста, медитирующего среди пар обуви. Я не обращаю внимания на его взгляды, снимаю свои «флювоги» и кидаю их в общую кучу. Я не говорю ни слова,