о пагубе искушений, его не остановить, – сообщила леди Хёрли. – Бедняга ничего не может с собой поделать.

– А теперь, похоже, он намерен повращаться в обществе, – заметила леди Каролина, когда викарий вышел во двор и начал пожимать руки прихожанам.

– Он обожает беседовать с паствой, – пояснила леди Хёрли.

– Неужели не все успел поведать нам во время проповеди? – поразился Мелвилл.

– Будь я проклят, если знаю, – сказал мистер Флетчер.

Мелвилл хлопнул его по плечу и заявил:

– Мы понимаем друг друга в совершенстве. Слава богу, сэр, что вы здесь.

– Бесподобно!

Несмотря на смертельную скуку, навеянную проповедью, Мелвилл пребывал в отличнейшем расположении духа. Его глаза так сияли, а улыбка была такой солнечной, что даже в душе Элизы начали рассеиваться тучи.

– Я слышал, вы собираетесь присоединиться к нашей прогулке по Сидни-Гарденс, миледи, – сказал Мелвилл, предлагая Элизе руку чрезмерно изысканным жестом. – Не пора ли нам двинуться в путь?

– Не думал, что вы, милорд, так интересуетесь развлечениями на свежем воздухе, – заметил Сомерсет.

– Вы заблуждаетесь на мой счет, – откликнулся Мелвилл. – Леди Хёрли утверждает, что эти сады прекраснее, чем лондонские, даже Воксхолл. К тому же меня весьма интересует лабиринт.

– Я бы не сказал, что лабиринт – подходящее развлечение для воскресного дня, – возразил Сомерсет.

– Еще одно заблуждение, – жизнерадостно парировал Мелвилл. – Ибо я намерен, блуждая по лабиринту, читать вслух Фордайсовы «Проповеди для молодых женщин»[7], благодаря чему сия прогулка станет исключительно богоугодным делом.

– Бесподобно, – с сомнением пробормотал мистер Флетчер.

– Не желаете ли послушать прямо сейчас, Сомерсет? – спросил Мелвилл, многозначительно похлопав себя по карману. – Очень прочищает голову.

– Благодарю, но я не испытываю недостатка в чистоте, – сказал Сомерсет и повернулся к леди Хёрли. – Приятно с вами познакомиться, мадам. Могу я присоединиться к вашей компании?

– Как упоительно! – возрадовалась та. – Можно взять вас под руку? Мистер Флетчер этим утром должен навестить мать, а я очень страдаю, когда рядом нет джентльмена, на чье плечо я могла бы опереться.

Она обвила руку Сомерсета, кокетливо хлопая ресницами. Граф сглотнул, она решительно двинулась вперед, и ее спутник, не имея другого выбора, подчинился.

– Я всегда хожу очень быстро, леди Каролина, – вполголоса произнесла Маргарет, встряхивая юбку. – Вы уверены, что не отстанете?

– Знаете что, мисс Бальфур, – откликнулась та, – со всей определенностью, темп буду задавать я.

Они торопливо последовали за леди Хёрли, оставив в арьергарде Элизу и улыбающегося Мелвилла. Завершала процессию шедшая позади на несколько шагов Пардл.

Сады Сидни-Гарденс находились недалеко от аббатства – нужно было пересечь реку Эйвон и пройти до конца Палтни-стрит. И вскоре быстро идущие впереди пары, войдя в сад, исчезли за поворотом извивающейся тропы, тогда как Элиза и Мелвилл предпочли прогуливаться не торопясь. Виды вокруг радовали глаз: тенистые беседки, романтичные фонтаны и лоскутки заботливо воссозданной дикой природы вдоль змеистых тропинок. Но Элиза пренебрегла красотами, чтобы внимательнее присмотреться к спутнику.

– У вас и правда в кармане «Проповеди» Фордайса? – спросила она с любопытством.

– Боже упаси, нет, – ответил Мелвилл, доставая из кармана записную книжку в кожаной обложке. – День, когда я почитаю Каролине Фордайса, станет днем моей смерти при подозрительных обстоятельствах.

– И что бы вы сделали, если бы Сомерсет попросил вас прочитать проповедь? – с улыбкой поинтересовалась Элиза.

– Я удивлен, что он не попросил. Этот джентльмен положительно вознамерился подзуживать меня при каждом удобном случае.

Улыбка Элизы померкла.

– Мне жаль, – сказала она. – Я не знаю, почему он так себя ведет.

Не вполне правдиво. Сначала она думала, что поведение Сомерсета продиктовано ревностью, но после вчерашнего вечера это казалось маловероятным.

– Он ревнует, – сказал Мелвилл. – Вы прекрасно это знаете и умело используете.

Элиза ошеломленно покачала головой.

– Вы не правы относительно меня, – запротестовала она. – И относительно него тоже.

Как бы ей ни хотелось обратного.

– Вам нечего стыдиться, – заверил ее Мелвилл. – Мы все совершали во имя любви поступки и похуже, а я нисколько не возражаю, чтобы мной воспользовались ради такой цели. Более того, умоляю, пользуйтесь мной больше, миледи.

Элиза залилась густой-прегустой краской и втянула голову в плечи, но Мелвилл еще не закончил. Отстранившись от спутницы, он, как в день их знакомства, раскинул руки, словно приглашая к осмотру:

– Я в полном вашем распоряжении.

Элиза в панике огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что за ними не наблюдают.

– Прекратите, – потребовала она. – Это нелепо.

Нелепо и неприлично даже для Мелвилла, и она не знала, как поступить в ответ на столь возмутительное поведение: рассмеяться или…

– Можем уединиться в какой-нибудь романтичной беседке и позволить Сомерсету нас застать, – предложил граф. – И тогда у него не останется иного выбора, как вызвать меня на дуэль. Или, как думаете, в этих садах есть оранжерея? Я всегда питал слабость к оранжереям.

Элиза все-таки рассмеялась – невозможно было удержаться.

– Она смеется! – ликующе воскликнул Мелвилл. – Наконец-то!

Он снова предложил ей руку, и, беря его под локоть, Элиза заметила брызги чернил на манжетах рубашки.

– Писали письма сегодняшним утром? – спросила она.

– Не письма.

Мелвилл помахал перед ней записной книжкой, прежде чем убрать обратно в карман.

– Снова начали работать?

– Я никому еще не говорил, но да. «Медея». Месть, страсть, героические двустишия и тому подобное…

Голос его звучал легкомысленно, но лицо выражало неподдельное удовольствие.

– Не могу дождаться, – сказала Элиза совершенно искренне. – Хотя я думала, вы приехали сюда отдохнуть.

– Отдых меня утомляет. Это смертельно скучно.

– А книжка – чтобы записывать идеи?

– Что-то в этом духе. Выразительные фразы, слова, которые я хотел бы использовать, в сущности, всяческая галиматья.

– Мой дедушка делал то же самое, – вспомнила Элиза. – Только он не записывал слова, а зарисовывал сценки или предметы, чтобы было легче вернуться к ним позже. Он говорил мне, что так должен поступать любой уважающий себя живописец.

– И вы последовали его совету?

– Я не живописец.

– Полагаю, мы уже пришли к несогласию по этому вопросу, – сказал Мелвилл.

Вот оно. Они наконец добрались до темы, которую Элиза все утро страстно мечтала затронуть. Когда впереди показался канал, она умолкла и сделала вид, что любуется перекинутым через него замысловатым мостиком в стиле шинуазри[8], набираясь храбрости, чтобы задать вопросы, вертевшиеся в ее голове со вчерашнего вечера. Обсуждать их в общественном месте было рискованно, но сейчас, в окружении густой зелени, когда вдалеке едва виднелись холмы Батгемптона и лишь шорох ветерка в деревьях сопровождал их шаги, было легко представить, что они с Мелвиллом совершенно одни, затеряны где-то среди сельских просторов.

Элиза снова искоса взглянула на спутника:

– По поводу портрета. Ваше предложение серьезно?

Если он ответит отрицательно, она все равно