— Это не грабеж, а договоренность, — возражаю. — Вы сами отказались от свободы взамен на воду. Мне напомнить условия соглашения двадцатого года? Мне казалось, вы помните их наизусть.

— Я считаю, — говорит возомнивший себя адасским королем, — что наши предки допустили ошибку.

— Вы воспользовались нашей слабостью и забрали у нас свободу, — добавляет его слуга.

— Это даже забавно, что сейчас двести двадцатый год — говорит Эмаймон, вновь натянув на все лицо улыбку. — Прошло ровно два века. Теперь мы не нуждаемся в воде и готовы жить без вашего покровительства.

— Вы уверены, что сможете наладить работу на базе без нашей помощи? — спрашивает Йэнн. — Разведка так и не получила никаких сведений. В каком из каналов найден источник?

— Вы не поверите, но вода все это время была под нашим носом, у самой поверхности. Странно, что вы так долго копались в земле… Так что мы сердечно благодарим за соучастие, но справимся сами.

— Ну, никогда не знаешь наверняка, где подвернется удача, — отвечает Йэнн сдержанно.

На этом оживленная беседа заканчивается, и мы беремся за трапезу, временами переглядываясь и перешептываясь.

— Хм, — говорит Эмаймон спустя время, обращаясь к госпоже, — Ваши предки считали себя властелинами всего мира, но никто не додумались дать своим владениям название. Королевство и королевство, династия да династия… Какое недоразумение, не так ли?

— Это нетрудно исправить.

— И да, еще нам нужно обсудить границы, — продолжает он.

— Я предлагаю оставить все как есть: границей моего королевства будет граница крайнего округа, Вашего — граница Адаса. Пустыня ничья.

— Не возражаю. Только вот подземную часть надо бы разделить пограмотнее. Этим пусть займутся представители наших разведок после ужина или ранним утром, как им будет удобно. — Он кивает в сторону одного из подчиненных.

— Согласна.

— Что ж, прекрасно, что мы поняли друг друга. — Он протягивает к небу бокал. — Господа и дамы, давайте же выпьем за ваше и за наше благополучие!

— И за мир, — добавляет Ларрэт.

Остаток вечера проходит в целом нормально, и вскоре, назначив заключение мирного соглашения на утро, мы расходимся по покоям.

***

Устроив госпоже ночлег в здании посольства и расставив по постам стражников, я думаю лечь сам. Но не тут-то было: я оборачиваюсь и вижу Эмаймона. Он один, без своего советника.

— Найдется время? — спрашивает он. — Мы можем поговорить здесь неподалеку, если Вам так спокойнее.

— Кажется, мы все обсудили. — Но я все же соглашаюсь и отхожу в сторону.

— Я позволю себе перейти на ты? Мне показалось, ты настроен ко мне враждебно. Не хотелось бы расходиться на такой ноте.

— А какого ты ожидал отношения?

— Рассуди, на моем месте любой поступил бы так же. Знаешь ведь, каково это, когда об тебя годами вытирают ноги. — Он приподнимает брови. — Трудно воздержаться…

— Оправдываться прошлым бесчестно.

— Иногда ставки слишком высоки. Настолько, что все остальное не имеет значения.

— Тебе повезло, что госпожа не объявила войну.

— А ей, я вижу, повезло с тобой. Как мне найти такого же верного раба?

— Я не раб, а секретарь.

— Вот видишь, — он вновь оголяет белые зубы. — Прошлое имеет значение. Так хочется отказаться от всего, что с ним связано. Не так ли? Разве ты никогда не допускал себе лишнего, не руководствовался прошлым?

Тэта могла рассказать ему о влюбленности королевы, а он мог додумать, что я воспользовался ее слабостью и вынужден это скрывать. Или ему известно про заговор?

— А между тем, — продолжает он, — между рабом и слугой не так-то много разницы. На нашем языке эти слова означают одно и то же.

Я бы пожелал ему спокойной ночи на чистом диалекте, но пусть и дальше думает, что чужеземцы не способны им овладеть.

***

— Ты что-то задержался, — говорит Ларрэт.

— Эмаймону померещилось, что я недостаточно дружелюбен. Решил убедиться.

— Он прав, ты был грубоват.

— Во-первых, я не мог спокойно смотреть, как Вас унижают. Во-вторых, я сделал это отчасти специально.

— Но зачем?..

— Пусть он видит врага во мне, а не в Вас.

— Я не хочу, чтобы ты умирал ради меня. Пожалуйста, будь осторожнее. — Она берет меня за руку. Ты мне нужен живым.

— Ладно.

— Так о чем вы говорили?

— Да ни о чем по существу. — Я пожимаю плечом.

— Хорошо, что ты вспомнил про оружие. Ты обговоришь все с командиром корпуса?

— Конечно. Завтра. Снаряжение на триста человек плюс запасы — этого хватит на целую армию, и я не могу допустить, чтобы это добро перешло Эмаймону.

— А я, наверное, встречусь с Тэтой. — Она садится на край кровати, опускает нос. — И все-таки я чувствую себя пораженной.

— Это неправда. Вы королева, наследница династии. В Вас кровь великих людей. Никто не смеет разговаривать с Вами так, как это делает Эмаймон. Помните, что он Ваш раб. Вы отдаете ему свободу, а не меняетесь с ним с местами.

Ларрэт кивает.

— Ты не с знаком с этим, как его… С советником?

— Знаю, что Микэм наполовину адасец.

— Как его допустили к службе в корпусе?

— Он скрывал свое происхождение, мы выяснили это только год спустя.

— Получается, он полукровка. Его поэтому изгнали, а родителей, вероятно, казнили по законам того времени.

— Да.

— Ты не думал, что это могло коснуться и тебя? Может, твои родители… тоже…

Навряд ли я чистокровный адасец. У меня темные волосы и не очень светлая кожа, зато глаза — бледно-голубые. Но полукровкой я могу быть вполне.

— Мне все равно, — отвечаю, садясь на пол у стены возле кровати. — И даже больше. Я договорился с человеком, который отвечал за прислужников. Он назовет меня мертвым, если они объявятся. Никто из стражи тоже меня не выдаст, не ослушается приказа.

— Ты ведь говорил, что их имена никто не знает.

— Но они пришли за телом Мерт, а значит существуют, просто не хотят высвечивать. Я так полагаю, они к кем-нибудь договорились. Заплатили, возможно.

— Значит, они влиятельные люди?

— Мне все равно.

— И как? За тобой они тоже пришли?

— Не знаю, я не спрашивал. И не буду.

— Ладно… Ты останешься? Мне страшно засыпать здесь.

— Как прикажете.

Она ложится и крепко сжимает мою ладонь, которую не отпускала все это время. Ее пальцы холоднее ночи. А я сижу, согреваю их, боясь шевельнуться. Вскоре свеча догорает, и комната погружается во мрак. Я ничего не вижу — только чувствую в своей ладони ее руку и слышу ее размеренное дыхание. Она уже сомкнула глаза и лежит на краю кровати, совсем