в котором находились главные участники заговора. По крайней мере с марта 1571 г. содержавшиеся под стражей Мария Стюарт и Норфолк, а также Лесли и испанский посол Деспес были полностью изолированы друг от друга. Вся переписка между ними находилась под строгим контролем. Это было им известно. Не менее очевидной была опасность, связанная с попыткой вести секретную корреспонденцию. Связь поддерживалась лишь через посредство тех, кто имел доступ ко всем четырем лицам. Таких людей было очень мало. Заслуживают упоминания бывший секретарь герцога Норфолка Уильям Баркер и Ридольфи. Иными словами, каждый из главных участников заговора мог узнать о планах других трех только из сообщений Ридольфи или Баркера[145]. Поэтому, если курьер по тем или иным соображениям предпочел бы излагать не то, что он услышал, все заговорщики неизбежно должны были бы стать жертвами ложной информации, которую они никак не могли перепроверить.

Следовательно, в показаниях каждого заговорщика нужно четко различать две части: во-первых, то, что говорится о их собственных действиях, и, во-вторых, касающееся их сообщников. Первая часть показаний состоит из того, что участник заговора действительно знал, хотя мог утаивать либо изображать в ложном свете. Во второй же части речь идет лишь об узнанном из чужих (и, возможно, лживых) уст. В показаниях каждый заговорщик старался преуменьшить свою роль за счет перекладывания главной ответственности на чужие плечи.

Однако картина рисуется такой, пока мы исходим из предположения, что заговорщики получали в основном правильную информацию о планах своих сообщников. Если же допустить, что все главные заговорщики получали ложные сведения друг о друге, то положение разом меняется. В этом случае утверждение каждого из них О том, что он лично не собирался просить об испанской интервенции для свержения Елизаветы, может означать отсутствие заговора вообще. Возможно, истина лежала посередине — велись какие-то разговоры, которые секретная служба Сесиля представила вполне законченной государственной изменой.

Как бы мы ни относились к концепции Эдвардса, факт переговоров шотландской королевы с Альбой доказывают бумаги, захваченные еще в апреле 1571 г. у сторонников Марии Стюарт после взятия ее врагами дамка Думбартон. Историк-иезуит, пытаясь доказать свой тезис, стремится затушевать, насколько планы Ридольфи точно отражали интересы Марии Стюарт и Норфолка. Известно, что как Сесил, так и сама Елизавета и в 1571 г., и много позднее были противниками открытой военной конфронтации с Испанией, на чем настаивали упорно Лейстер и Уолсингем[146]. Но разве не могло провоцирование заговора Ридольфи привести к такой конфронтации, активизировать и Альбу, и Филиппа II? Сесил, если он спровоцировал заговор, не мог не задать себе подобный вопрос.

Историку-иезуиту удалось поставить под сомнение традиционную интерпретацию «заговора Ридольфи». Большинство же специалистов продолжают придерживаться официальной версии, признавая, однако, что Ридольфи был болтуном и что за такового его считали и Филипп II и герцог Альба, не придавая значения его обещаниям и проектам[147].

Взрыв в Кирк о’Филде и «заговор Ридольфи» стоят в длинном ряду заговоров, которыми столь изобилует английская и шотландская история второй половины XVI и первого десятилетия XVII в. Вслед за «заговором Ридольфи» последовали другие конспирации в пользу Марии Стюарт: одни, несомненно организованные католическим лагерем, другие, столь же бесспорно спровоцированные английской разведкой, и, наконец, третьи, относительно истинной подоплеки которых до сих пор существуют разногласия между историками. К ним надо прибавить и многие шотландские заговоры этих десятилетий. Безусловно, характер заговоров определял и течение завершавших их судебных процессов. Задачи, стоявшие перед организаторами процессов, были совсем иные в случаях, когда речь шла о реальных противниках Елизаветы, или, напротив, о жертвах правительственной провокации, или даже об агентах секретной полиции, которые играли отведенную им роль на суде, не подозревая часто, что ими решено пожертвовать в интересах службы и что им уготована лютая «квалифицированная» казнь как самым доподлинным государственным преступникам.

Наиболее известная из этих конспираций — «заговор Бабингтона», названный так по имени молодого дворянина-католика, которого полицейские провокаторы убедили предпринять попытку освобождения шотландской королевы. Этот целиком сфабрикованный английской разведкой заговор на деле ставил целью не убийство Елизаветы, а создание предлога для юридического убийства Марии Стюарт. Елизавета только после долгих колебаний, под сильнейшим нажимом своих главных советников, особенно У. Сесиля, получившего титул лорда Берли, и Уолсин-гема, решила предать пленницу суду. Берли и Уолсингем уверяли, что процесс и осуждение Марии Стюарт совершенно необходимы для безопасности самой Елизаветы, для утверждения протестантизма, для того, чтобы Англия могла выдержать предстоявшую ей схватку с могущественной Испанией — главной опорой католической контрреформации и претендентом на мировое господство. Однако причин для нерешительности у Елизаветы было немало. Юридическая сторона предстоявшего процесса была очень деликатной, а королеве особенно хотелось соблюсти форму законности. Прежде всего приходилось судить супругу покойного французского короля, законную королеву шотландскую. Создавать такой прецедент — тяжелое решение для Елизаветы, ревниво отстаивавшей священность власти монарха и прерогативы короны. Недаром английская королева отрицала даже правомерность лишения Марии Стюарт шотландского престола. К тому же узница не являлась английской подданной. Она ведь сама добровольно явилась в Англию просить защиты и покровительства у Елизаветы.

Более того, свидетелей обвинения спешно казнили как участников заговора Бабингтона. Суду были переданы лишь исторгнутые у них под пыткой показания, а письма самой Марии Стюарт — единственное документальное доказательство — были представлены только в копиях (для этого тоже были серьезные причины). Не было закона, на основании которого можно было судить Марию, поэтому срочно приняли соответствующий парламентский акт. Создается специальный трибунал для разбора намерения и попыток покушения «вышеупомянутой Марии» против английской королевы и для вынесения приговора. 11 октября 1586 г. члены суда прибыли в замок Фотерингей, где содержалась Мария Стюарт, и передали ей письмо английской королевы. В нем указывалось, что Мария, отдавшись под покровительство Елизаветы, тем самым стала подвластной законам английского государства и должна на суде дать ответ на предъявленные обвинения.

Мария при первом же объяснении с членами судебной комиссии затронула больное место организаторов процесса. «Я абсолютная королева, — заявила узница, — и не сделаю ничего, что могло бы повредить моим собственным королевским правам, правам других государей моего ранга и положения, а также правам моего сына». Обвиняемая знала, насколько чувствительна была Елизавета к таким доводам. Но жребий был уже брошен, и теперь эти аргументы могли только побудить английскую королеву и ее советников действовать с еще большей ловкостью и осмотрительностью.

В заявлении, переданном комиссии, Мария Стюарт написала, что она незнакома с законами Англии, лишена адвоката. Мария сразу же подчеркнула самый слабый пункт обвинения — оно не представило ни одной написанной ею бумаги, которая