– Ну, а тебе-то что? Есть же родственники, пусть они думают.

Тут пенка варенья устремилась за край эмалированной кастрюльки, и подруга отключилась, не услышав ответ.

Бухгалтер Вера плакала, роняя слезы на смартфон, пьяно повторяя:

– Нестерова, если бы ты видела! Если бы ты видела, Нестерова!

Мара вернулась домой в свою миленькую квартиру с новым ремонтом. Даже не порадовалась, что одна дома, – привыкла к хорошему. Муж в своей пусть небольшой квартире, но ему надо отдельно, болеет. Разобрала постель в яркой нарядной спальне, немного мрачноватая спальня получилась с этими рельефными черно-пурпурными обоями, зато торжественная, царская, как Маре и подобает. Откинула одеяло, нырнула в гнездышко из египетского шелка и уснула, едва коснувшись подушки тугими кудрями.

Уснула, спала, качалась на волнах, черно-пурпурных, ветвящихся вверх и вниз, не разберешь, куда летишь во сне. Ах, как высоко, как глубоко, как мягко туда-сюда!

Внизу или наверху предельной точки – не поняла – обнаружила, что не одна уже в своей мягкой постели на водяном матрасе. Занавеси алькова (пурпурные, лиловые) сомкнулись, словно их, шелковых, на дешевую молнию застегнули. Холодно стало, это среди лета! Холодно и душно. Запахло нехорошо, будто газовую плиту включили, а спичкой поджечь забыли. У нее давно нет газовой плиты, на кухне варочная панель, без всяких спичек. Но это мелочи. Главное: не одна в постели проснулась! Или не главное, а самое страшное? Матрас слева просел, одеяло поползло в сторону, на груди холод, липкий, как шеренга слизней ползет по голому телу, а ведь Мара в пижаме с застежкой до ключиц. Свистит: тихо-тихо рядом с постелью. Надо голову повернуть, посмотреть, что там, а сперва проснуться – ведь это все во сне?

Но поворотиться страшно, а просыпаться не хочется – потому что тоже страшно – если это не сон? Лучше лежать как есть, со скользким следом слизняков на груди, со свистом у кровати и запахом серы из кухни. Лежать, дремать, слушать смерть. А завтра глаза станут ярче, а волосы крепче. Знаем, бывало уже, пусть не так яростно, но сейчас надо перетерпеть, спать дальше, не просыпаться – это важно. Для смерти главное – не просыпаться!

– Скучала обо мне, подруженька любимая? – спросила новопреставленная Нестерова, распахивая объятия. – Я и не догадывалась, как ты меня обожаешь, кабы не твоя речь над гробушком. Спасибо, разъяснила. Ну, звезда моя, как теперь с тобой расстаться? Обож-жаю тож-же! Взаимно! Обнимемся? И я не одна, поворотись, взгляни, сколько нас, любимых тобою на панихидах. Не бойся, детка, никто не заметит, никто не вспомнит!

Над постелью взвизгнули тюлевые занавеси. Бледные руки сомкнулись ненадолго, размыкаясь и уступая очередь следующим, жадным. Звуки влажных нескромных поцелуев смущали пространство миленькой квартиры, они не гармонировали со свежим современным ремонтом.

Курьер был не молод, но легко получал выгодные заказы. Он умел разговаривать с покупателями, даже с самыми конфликтными, и соображал быстрее своих юных коллег по доставке. На эту работу его столкнула искривившаяся семейно-служебная ситуация, таким демаршем он ее не исправил и никому ничего не доказал, но получал особое удовольствие в подобном «умалении».

– Еще месяц, и все, – считал про себя, но месяц перешел в следующий, бывшая жена не звонила, и как-то все нехорошо затягивалось, а смысла во фронде оставалось меньше и меньше. Плюс велосипед – его собственный дорогой Stinger Liberty, а не служебный смешной байк – износился, а от короба c продуктами на спине появились прыщи. Текущая неделя была безоговорочно последней. Хватит! Понимающему достаточно, как говорили латиняне.

Последний понедельник приготовил неприятные подарочки. Курьер взвыл про себя, едва взглянув на первый адрес доставки. Эту дамочку хорошо знала вся их служба. Не то чтобы она не давала чаевых (не давала, само собой, но об этом не говорят), чаевые готовы были презентовать сами курьеры. В половине случаев заказчица отсылала требуемое обратно, находя к чему придраться. Но если и забирала заказ, просила, а главное, получала скидку за несоответствие. Добиться же согласия соответствия заказанному не удавалось никому из курьеров. Менеджеры кривились, снижали выплаты, но сами к дамочке не шли – берегли время и нервы.

На сей раз хозяйка заказала стиральный порошок, бананы и минеральную воду. Все три позиции могли быть оспорены: стиральный порошок не той расфасовки, бананы не той степени спелости, вода не той минерализации. Задержка на сорок минут из общего баланса рабочего времени, плюс возврат заказа. Но курьер отправился по ненавистному адресу, приготавливаясь к перебранке и посему не слезая с велосипеда на пешеходных переходах.

В знакомом дворе, неподалеку от Невского проспекта, он все же спешился, ухватился левой рукой за руль, а правой перекрестился, хотя не был религиозен. Вот парадная, домофон привычно не работает, велосипед можно пристегнуть к оградке чахлого палисадничка, лифт не работает тоже, а кто бы сомневался, пешочком на шестой этаж, вот уже квартира № 64, на полпролета выше квартира № 65, следующая – искомая 66-я.

Но полупролетом выше 65-й квартиры располагался чердак, его дверь-решетка была не слишком надежно заперта навесным замком-личиной. Квартиры под номером 66 не существовало, ей просто негде было поместиться между последней 65-й и чердаком. Курьер пытался восстановить в уме, как выглядел вход в квартиру раньше, припомнил обитую древним дерматином пятнистую дверь 65-й, которую никогда не открывал – это коммуналка, жильцы не делали заказов; так точно эта дверь и выглядела сейчас. Припомнил даже и решетчатую дверь на чердак, как-то раз курил перед ней, доведенный до белого каления заказчицей за пропавшей сегодня дверью 66-й, но как выглядит сама 66-я – нет. Не вспомнить. Не с ума же он сошел? Это было бы обидно в последний день службы, даже нечестно – ведь столько поводов было до, а он их пропустил, что ли?

На веселенькой двери 65-й коммунальной квартиры висела табличка: 1 звонок – Дерюгиным, 2 звонка – Басовой, 3 звонка – Федоренко, 4 звонка – тут поле оставалось чистым.

Курьер позвонил четыре раза, оставляя большие паузы между звонками, авось повезет. Открыл ему молодой господинчик – иначе и не определишь – в пиджачной паре с узорчатым жилетом и белым галстуком, который так и норовил назваться галстухом. Выдающуюся горбинку носа подчеркивал пучок на затылке, ниже, к шее, волосы господинчика были немилосердно выбриты.

– Вы не знаете, где ваша соседка из 66-й? – спросил курьер.

– Она вознеслась! – торжественно ответствовал хозяин, но почему-то указал неожиданно