Дорогой друг, я очень часто говорю, что «хочу домой». Да, это действительно так.

Я хочу быть укутанной в теплый плед, который согревает меня у камина в эти холодные зимние вечера, потому что этот плед – твои объятия.

Я хочу готовить ужин и знать, что в один неожиданный момент ко мне могут подойти сзади, обнять, просто потому что хотят это сделать, как будто говоря «я всегда рядом, Машенька».

Я хочу туда, где интересуются, как прошел мой день и тепло ли я оделась, ведь на улице мороз, не хватало еще заболеть.

Это мой дом. Дом, с крепкими стенами и прочным фундаментом. Дом, где меня любят и с нетерпением ждут. Дом, где я могу быть маленьким ребенком, таким живым и неподдельным. Таким счастливым.

Скажу проще: я хочу к тебе, потому что ты и есть мой дом. Дом, в котором я хочу жить, а не существовать.

***

– Покажи мне свои шрамы, – произнес он, смотря в мои глаза.

– Зачем? – с легкой иронией спросила я, гораздо сильнее сжав кулаки, ожидая чего-то отнюдь не хорошего.

– Я хочу видеть, сколько раз ты нуждалась во мне, а меня не было рядом…

Его слова разнеслись эхом в моей голове. Мы были знакомы не так давно, да и, если говорить откровенно, познакомились абсолютно случайно, на салатовой ветке Московского метрополитена.

«Я помню тот день, как самый лучший, хотя таким он мог бы и не стать, если бы не села в тот третий вагон от конца поезда.»

«Дорогая, я помню, как ты вошла в вагон, и не была похожа ни на одну девушку, с которыми я знакомился до этого момента. Другая.»

Семь лет. Приговор вынесен. Семь чертовых лет я жила в осознании того, что больше никогда не смогу никого полюбить. Я не хочу больше любить, потому что это больно. Это страшно. Страшно не потому, что тебя могут просто растоптать. Тебя могут уничтожить, и ты больше никогда не будешь прежней. Семь ужасных лет, за которые я пережила слишком много. Семь. Лет. Ада.

Молчать о своем прошлом не могла сейчас. Он не давал молчать. Он не позволял мне утихнуть ни на минуту. Семь лет, что я существовала в своем мире, вылезали наружу и пробивали слезы. Слезы, в которых так отчетливо слышалась боль. Семь лет, которые все вокруг меня так старательно пытались забыть, а я не могла, потому что глушила все в себе молчанием. Семь ужасных лет моего существования, что каждый раз накатывали на меня, давая возможность осознать, что я абсолютно одна, и боль эта только моя.

К сожалению, меня понять никто не мог, потому что ни разу не лежал ночью на холодном кафеле в ванной и не выл от безумной боли. Той боли, когда остался один на один с собой. И это поистине самое страшное чувство, гораздо страшнее физической боли, потому что утром оно не пройдет; потому что его нельзя купировать таблетками; потому что его нельзя вылечить даже хирургически. Ты проснешься, а эта боль станет только сильнее, будет еще больнее.

Каждое утро я умывалась и продолжала ходить на уроки в школу, а после на пары в университет, работая так, что мой организм не справлялся, а я заставляла его работать на износ. Засыпала во втором часу ночи и вставала через несколько часов, лишь бы только не ворошить и не трогать прошлое. Лишь бы не видеть кошмары, которые доводили меня до панических атак. Меня к этому приучили. Работа, работа и еще раз работа.

Маленькая девочка слишком рано повзрослела. Слишком рано.

Я выплескивала эти семь лет страданий, понемногу разжимая кулаки рядом с ним. Кровавые следы от порезов. Рубцы, что затянулись со всем недавно. Засохшие старые бинты, что он отрывал с каждой болезненной раны, говоря, что поможет мне залечить их, а не спрятать. Поможет, потому что хочет.

Я не верила до конца, пока последний бинт не был сорван с самой страшной и до сих пор кровоточащей раны, с которой и начались эти чертовы семь лет.

«Ее руки окровавлены, впрочем, как и большая часть тела. Ее глаза кричат: «Помоги мне. Мне страшно. Я не знаю, что дальше.».

Она не слышит себя. Ее голова от мыслей склонна к самоуничтожению. Еще немного и я потеряю ее облик. Она его потеряет и больше не найдет, под гнетом собственного страха и боли, что пережила за время этого молчания. Ее мысли обгоняют мои действия. Они поспешны, неугомонны. Ее губы дрожат от холода. Еще немного и будет паническая атака.

«Я не вывожу, ты видишь. Глаза открыты, но я ничего не вижу. Не слышу. Не знаю.»

Она в западне собственных эмоций. Пульс сто сорок восемь ударов в минуту. Я слышу его сам. Он, как скорость, только увеличивается. Набирает обороты.

«Я на МКАДЕ. Не вижу дороги домой. Я потерялась у себя в голове. Все рухнуло.»

Дорогая, забери все, что у меня есть, только, пожалуйста, поверь, что я с тобой, рядом. Мы вместе. Дыши. Прошу. Сделай вдох и выдох со мной. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Дай мне свою израненную руку. Я вижу, что ты не в порядке. Не лги мне. Я чувствую каждый стук твоего слабого и одновременно настолько сильного сердца, и понимаю, что могу помочь только так.

Не закрывайся от меня. Я не уйду. Я с тобой. Просто поверь. Просто позволь себя коснуться сейчас.»

***

Как много может быть смысла в обычной мелодии, сыгранной на рояле или фортепиано. Или на гитаре. Или арфе. Не правда ли?

Такой музыке не нужны слова. Ты сам вправе написать текст в своей голове, нарисовать картину масляными красками. Или акварелью. Или фломастерами. Или…

Мелодия льется по твоим кровеносным сосудам, забегая в каждый нейрон и наполняя его жизнью. Такая музыка дает время, чтобы собраться, чтобы понять себя. Ты наполняешь свою голову нотами. Словами. Красками.

Сейчас ты не только соавтор этого музыкально произведения, но и художник, и сценарист, и режиссёр фильма, который прокручивается в твоей голове.

Я слушаю музыкальный трек, который сочетает в себе различные эмоции, например, страх, гнев, радость, а может даже и победу. Победу на самим собой. Но, если я являюсь текстовым поэтом для этой мелодии, могу ли я выбрать одну эмоцию из всех тех, что преподнёс музыкант? Конечно. Пожалуй, основной я сделаю эмоцию теплой грусти. Или все-таки взять за основу радость? Пока не знаю. Надо