— Хорошо? — напоминаю о своем вопросе.

Тим кивает. Несколько раз моргает и немного отстраняется.

— Договорились. На работу пока сгоняю.

— В таком виде? — не могу сдержать своего удивления.

Он лишь пожимает плечами, а потом все-таки целует. Уже иначе. С языком, вдавливая меня в спинку сиденья и давая волю рукам. Мне кажется, они повсюду, он успел заклеймить каждый участок моего тела.

Меня переполняют эмоции. Слишком много ощущений, до какой-то моральной боли. Хочется расхныкаться, потому что я уже ничего не понимаю. Мне слишком жарко, слишком хорошо, но при этом словно чего-то не хватает.

— Иди, — шипит в мои губы и резко откидывается на свое кресло.

Не прощаюсь. Даже не смотрю на него больше. Пулей вылетаю из машины и забегаю во двор. Дыхание уже там перевожу. Все еще трясет. Трогаю свои плечи, губы. Перед входом приглаживаю волосы и прислоняю ладони к горящим щекам, будто это как-то поможет сбить красноту.

Переступаю порог и, как только заглядываю в гостиную, встречаюсь с папой взглядом.

Они с мамой оба здесь. Он сидит на диване, она — на полу у столика. Судя по разбросанным альбомам и фотографиям, у мамы снова порыв ностальгии. Она терпеть не может цифровые фотки, все и всегда печатает.

Заметив меня, мама закатывает глаза. Видимо, папа уже успел вынести ей мозг.

— Всем привет, — примирительно взмахиваю рукой.

— Я понимаю, что ты уже взрослая, — без всяких подводок начинает отец, — но можно хотя бы предупреждать? Позвонить и сказать, так и так, остаюсь у Павла.

Закусываю губу и, обогнув диван, присаживаюсь на самый краешек. Смотрю на свадебное фото родителей. Улыбаюсь, а потом выдаю:

— Я была не у Воронина. Я ночевала у Тима.

Папа хмурит брови. Информацию он воспринял. Сейчас, вероятно, борется с эмоциями. А судя по лицу, их у него много.

Отвожу взгляд. Как-то я резко, без подготовки. Хотя сам же учил отдирать пластырь быстро, чтобы не мучиться… Я сейчас, можно сказать, последовала его рекомендации.

— Как у Тима дела? — спрашивает мама. — Алёна говорит, что Серёжа его к себе устроил, в принудительном порядке, правда, — смеется. Мягко так. Пытается разрядить обстановку.

У папы там уже пар из ушей валит. Да, он единственный, кто, похоже, так и не простил Тима. Он очень остро принял наш разрыв, точнее, состояние, в которое я скатилась после расставания.

— Все хорошо. Работает, да, — жалобно смотрю на маму, просто умоляя ее о поддержке.

В ответ наша Ульяна Артуровна лишь улыбается и складывает фотографии в коробку.

Я очень завидую маминой стрессоустойчивости и колоссальному жизненному оптимизму. Я по натуре скептик, в отца… А вот в кого такая мямля, даже понятия не имею.

— Ну и прекрасно. Забегайте к нам в гости, как появится время.

— Зайдем, — миролюбиво улыбаюсь и перевожу взгляд на папу.

Он сохраняет молчание. Правда, до момента, пока мы с ним глазами не сталкиваемся.

— Ничем хорошим это не закончится, — выдает мрачно. — Один раз этот мальчишка тебя уже подвел.

— Стёпа, — мама закатывает глаза, — ну поругались, теперь помирились, со всеми бывает.

— Она полгода в подушку рыдала, а потом из дома ушла. Если он опять решит сбежать, ты мне что делать прикажешь?! Он моей дочери сердце разбил, а я, по-твоему, молчать должен?

— Они сами разберутся, без нас. Уж поверь. Не маленькие, — продолжает давить мама.

Родители впадают в диалог на повышенных тонах. Я стою не шевелясь. Молчу. Рот лишний раз открывать страшно.

— Если она еще хоть раз будет из-за него плакать! — папа срывается на крик, но резко замолкает.

Потому что плакать я начинаю уже сейчас. Зажимаю рот ладонью и глотаю слезы.

— Ну вот! Довел ребенка, — шипит мама. — Не реви, сейчас водички принесу.

Часто киваю, наблюдая, как мама, перескочив через спинку дивана, идет в кухню.

Хлюпаю носом и тереблю шнурок, свисающий из капюшона Тиминой кофты.

— Так, все выдыхаем и успокаиваемся, — снова мама, — тебя, Стёпа, это в первую очередь касается. Арина, вода, — протягивает мне стакан.

— Спасибо, — бормочу и отвожу взгляд.

Папа раздраженно убирает руки в карманы спортивных штанов и покидает гостиную. Смотрю ему вслед. Всхлипываю.

— Не реви, говорю, — одергивает мама. — Иди приведи себя в порядок, душ, макияж, переоденься. Кстати, с Павлом-то что?

— Расстались. Я ему все объяснила, он на меня наорал немного…

— Ясно. Никогда он мне не нравился. Но наш папа в него как клещ вцепился. Родственную душу, видимо, встретил.

— Что теперь делать, мам?

— А что ты собиралась сегодня делать?

— Вечером Тим приедет, мы хотели погулять.

— Ну вот и езжай гулять.

— А папа?

— А папа уже старенький, чтобы по ночам где-то шляться. Дома посидит, кино посмотрит. — Мама говорит на полном серьезе, а потом начинает хохотать. — Все, сопли втянула, спину прямо и пошла.

— Почему он так на него злится?

— Перебесится.

Мама легонько ударяет себя по бедрам, шумно выдыхает и направляется в отцовский кабинет. Я же плетусь к себе, принимаю душ, переодеваюсь. Пока, правда, в домашний костюм. Пишу Тиму, что поговорила с папой. Вопросов Азарин особо не задает. Потом вообще пишет, что работает и будет к восьми.

Смотрю на часы. Восемнадцать ноль-ноль. Еще два часа. И вот как продержаться? Еще одного скандала я просто не переживу.

Включаю первый попавшийся сериал и забираюсь на кровать. Минут через сорок в дверь стучат.

Поворачиваю голову. Папа уже приоткрыл дверь, даже одной ногой порог переступил.

— Можно?

— Заходи, — подбираюсь и притягиваю подушку к груди. Ноги подгибаю под себя, неосознанно, даже слегка напрягаюсь.

Папа прикрывает за собой дверь, делает несколько шагов и присаживается на край моей кровати. Упирается своей огромной ладонью в покрывало.

— Сегодня ты тоже дома не ночуешь, как понимаю?

Прослеживаю его взгляд. Папа смотрит на мое платье, которое я достала из шкафа, пристроив плечики на дверь ванной.

— Не знаю, — пожимаю плечами, рассматривая свой нюдовый педикюр.

— Не забыла, что в субботу, то есть завтра, я жду тебя в клинике с самого утра и без опозданий?

— Я помню и, конечно же, приеду. Разве я когда-то тебя подводила?

— Нет. Но, если опоздаешь, получишь штраф.

— Хорошо. Может, чего-нибудь поедим? — улыбаюсь и касаюсь отцовского запястья. Очень миролюбивый жест, но, судя по дальнейшей папиной реплике, он его не оценил.