Денис неоднократно пытался ей намекнуть, что обожать надо себя, а не его.

Впустую.

Марине нравилось жертвовать собой ради кого-то, кто даже не оценит.

Вернулась она уже за полдень. Трезвонила без остановки минут сорок. Пришлось подняться и открыть ей.

Она увидела адский беспорядок на кухне, запустение в комнате. Но главное – она увидела Дениса. Помятого. Недовольного. Источающего отчаяние.

– Рассказывай, – сказала строго и села за кухонный стол. – Я не уйду.

Они проговорили до самого вечера. Не про Оксану, конечно. Вообще обо всем. Оказалось, если не относиться к человеку как к пустому месту, можно многое о нем узнать. Можно открыться. Так даже проще. Друзьям не расскажешь – да и нет у него друзей, давно уже растерял их.

А Марина… пусть знает, в кого имела глупость влюбиться.

Он же ненормальный, поехавший, разломанный от своего помешательства. Пустая коробка, замотанная оберточной бумагой: снаружи кажется симпатичной, а внутри ничего нет, кроме запаха плесни.

Удивительно, она услышала его и поняла. Не закатила истерику, не сбежала в слезах. Марина восприняла измену как нечто абсолютно нормальное. Даже умудрилась ухмыльнуться:

– Так вот почему ты мне не дал! А я думала, неужели импотент.

Конечно, её задело признание, но обошлось малой кровью. На двоих они выпили ещё бутылку или две рома, вчистую, пытаясь утолить бесконечную жажду. Так сорвавшиеся алкоголики перестают видеть границы и просто уходят в многонедельный запой.

– Вам нужно пообщаться, – категорично заявила Марина, когда в ход пошел коньяк.

Она выглядела куда более адекватной, разве что щеки раскраснелись, и движения стали раскованными.

– Не нужно, – отчеканил, помотал головой. – Не лезь к Оксане. Она дала понять, что я ей противен.

– Конечно, дала понять, когда ты её кинул, а потом объявился и вздумал сосаться в ванной! – возмутилась девушка. – На что вообще рассчитывал?

– На это и рассчитывал.

Почему тогда так больно и гадко от самого себя?

Марина неоднозначно промычала то ли в знак согласия, то ли с сомнением, но вроде бы отстала.

А потом сказала, что позвала Оксану. И что лично передаст Дениса ей в руке. Что они – клинические идиоты. Ещё что-то говорила, пока Кострова истязали собственные демоны.

Не уехала, осталась с ним, чтобы проконтролировать ситуацию.

Ну, это, конечно, зря. Он же не конченый слизняк, чтобы сбежать из собственной квартиры, только бы не пересекаться с Оксаной.

Он терпеливо ждал часа "икс" в комнате, обдумывая каждое возможное слово. Ну а чем заняться? Бежать встречать? Загораживать проход телом? Кричать, чтоб Оксана ушла?

А смысл?

Сорвался только в последнюю минуту, когда зазвонили в дверь. Стакан оказался хрупким до безобразия и попросту треснул в сжавших его пальцах. Марина этого уже не видела.

Она «передавала» Дениса Верещагиной как передают эстафетную палочку. Сама с ним теперь разбирайся, это твой геморрой – наверное, сказала что-то такое.

Да похер.

Сейчас Оксана познакомится с темной его сущностью.

Увидит, какой он по-настоящему.

Она обязательно уйдет, позволив ему догнивать в собственных сомнениях.

Потому что все дорогие ему люди однажды ушли.

Потому что как только ты подставляешься для удара – тебя бьют.

***

В коридоре тихо и пусто. Ну и где шляется хозяин?! Спит или просто не в настроении общаться? Уж мог бы ради приличия выползти. Впрочем, значит, так ему хочется объясняться. У него прекрасная логика: зажимать в туалете –  запросто; вести диалог –  увольте.

Собственно, я тоже не горю желанием пересекаться с Костровым.

Правильнее всего развернуться и уйти.

Но кто сказал, будто я человек благоразумный? Вот уж нет. Наступать на грабли, раз за разом ударяясь лбом о черенок – это про меня. Набью шишку размером с рог, а всё равно продолжу оступаться.

Скидываю пуховик, но обуви не снимаю, чтобы при необходимости быстрее свалить отсюда.  Сейчас я посмотрю в глаза дьяволу, спрошу, какого хрена вообще происходит и о чем говорила Марина. В чем мы должны разобраться?

Мне прилюдно послать его лесом?..

Денис стоит у окна, упершись напряженными руками в подоконник. Он весь – сплошная изломанная линия. В отсветах настольной лампы не разглядеть деталей, лишь силуэт. Мне не хватает смелости, чтобы подойти. Не хватает духу, чтобы позвать его по имени.

Я одновременно полна гнева и опустошена, неспособна даже выругаться.

А он всё стоит.

Да пошевелись ты!

Смотрю, впитывая, как чертова губка, эмоции, наполняясь ими дополна. В комнате душно и пахнет крепким алкоголем. Шибает по ноздрям знакомыми ароматами туалетной воды. Бьет одиночеством по венам.

Всё-таки делаю шаг вперед. Переступая через себя, через свои принципы, иду как загипнотизированная. Этими чертами, этими демоническими татуировками, этими широкими плечами и узкими бедрами. Не знаю пока, о чем скажу или что сделаю. Но мне хочется сократить расстояние.

Он оборачивается, смотрит, сощурившись.

– Оксана, послушай. Не знаю, что тебе наговорила Марина, но…

Голос нетверд.

Он пьян. Мертвецки. Чертовски. Так пьян, что с трудом стоит на ногах. Денис покачивается, пытается шагнуть ко мне, но тотчас отступает, будто опаленный пламенем. Сжимает и разжимает кулаки, и я замечаю, что ладони кровоточат. Капли крови рушатся на темный паркет, разбиваются на мельчайшие брызги.

Что за четровщина?!

– Тебе нужно обработать раны! – перебиваю его.

Он поднимает руки и осматривает их с непониманием. Мол, а что такого-то? Ну, истеку кровью, делов-то.

Силой втаскиваю в ванную комнату, и Денис совсем не сопротивляется. Включаю свет, достаю из аптечки – хоть что-то у него есть! – ватные тампоны и перекись водорода.

– Что случилось?

– Наверное, разбил стакан, – отмахивается. – Или раздавил. Не помню уже. Забей, ничего страшного.

– Конечно, ничего страшного, – ворчу, пытаясь убедиться, что в ранах нет осколков стекла. – Заражение крови – это вообще нестрашно.

Пока вода стекает по свежим ранам, и розоватые струйки утекают в раковину, я пытаюсь сконцентрироваться. От страха крови мушки мельтешат перед глазами, но сейчас не до моих фобий.

Не понимаю. Почему Марина не помогла Кострову? Так разозлилась за связь со мной, что решила дождаться, пока он помрет где-нибудь в углу? Жесткая месть, ничего не скажешь.