— Я думал, как сформулировать ответ.

Ах. Значит, это один из тех вопросов, который заслуживает обдуманного ответа? Интересно.

— От моих людей я не ожидаю ничего, кроме слепого повиновения.

— Значит, ты тоже наказываешь их, если они тебя не слушаются?

— Конечно, но совсем по-другому, чем было с тобой.

Я с трудом сглатываю, пытаясь сосредоточиться на меню. Слова плывут передо мной.

Трудно не испытывать к нему влечения. Он абсолютно не похож ни на одного мужчину, с которым я когда-либо встречалась, но именно поэтому я не могу перестать думать о нем. Каждый мужчина не соответствовал тому, чего я хотела. Тому, что мне было нужно. Но Константин…

Я сумасшедшая, что вообще так думаю?

— Запеченная фаршированная пикша с гарниром из дикого риса и салатом, пожалуйста. Шоколадный торт без муки на десерт, — довольная, я складываю меню размашистым движением.

Он кивает, берет трубку и делает заказ. Он заказывает стейк, поднос с антипасто для закусок, бутылку вина и газированную воду.

— Так что, именно этого ты и ждешь от своих людей?

Он кивает.

— Это путь Братвы. Мы функционируем в рамках прочной иерархии. Есть люди наверху и люди, которые стремятся быть там, а также те, кто служит нам, и те, кому мы платим.

Я боюсь спрашивать, но мне нужно знать.

— А как насчет женщин?

Тень пробегает по его чертам.

— Что насчет них?

— Вы все… тоже ожидаете послушания?

Мускул дергается на его челюсти.

— Зависит от мужчины.

Интересно.

— Понятно.

Он наклоняется через стол, его крупное, громоздкое тело прижимается к предплечьям, он складывает пальцы вместе.

— Правда, Клэр? Правда понимаешь?

Нет.

Но не отвечаю.

— Я требую повиновения от тех, кто находится под моей опекой, — говорит он более мягким тоном. — От моих людей и тех, кто ниже меня. И поскольку ты находишься на моем попечении, от тебя тоже. Я не могу защитить никого, кто подрывает меня или стремится каким-либо образом лишить меня возможности сделать это.

Такая концепция ясна как божий день. Я киваю.

— Если я готов отдать свою жизнь, чтобы защитить жизнь другого, вполне естественно, что они даруют мне дар повиновения. Поняла?

Подождите… что? Отдать свою жизнь?

Чувствуя себя неуютно из-за направления разговора, я бормочу себе под нос:

— Ну, разговор быстро стал очень напряженным.

Я подпрыгиваю от звука его громкого лающего смеха. Моргаю. Никогда раньше не слышала, как он смеется, и этот звук творит странные, чудесные вещи с моим телом. Я сжимаю ноги.

Заставляю себя подняться. У меня нет никаких планов или курса действий на уме. Я просто встала. Стою, но он такой большой сидя, хоть и всего на несколько дюймов ниже меня.

Я подхожу и сажусь к нему на колени.

— Клэр, — бормочет он, его голос хриплый от возбуждения. Мои ноги по обе стороны от его больших, твердых ног, и поворачиваюсь к нему лицом. Беру его лицо в ладони, чувствуя, как щетина покалывает ладони. Не говоря ни слова, я наклоняюсь и целую.

Звук, который он издает, — это неподдельная страсть и необузданный огонь, сплетенные воедино, и я проглатываю его целиком. Он крепче сжимает мою талию, прижимая к себе, и когда я оказываюсь вплотную к его телу, он запускает пальцы в мои волосы и притягивает ближе.

Я лижу его языком, и он стонет. Отпускает руку с моей талии только для того, чтобы провести большим пальцем по моей груди. Соски напрягаются, и я издаю стон, который он быстро поглощает.

Раздается резкий стук в дверь. Мы отстраняемся с общим стоном.

— Если это не гребаная еда, я убью их, — что-то подсказывает мне, что он не шутит.

Я вздыхаю, встаю с его колен и топаю через комнату, чтобы открыть дверь.

— Нет, — я замираю от властного звука его голоса. Оглядываюсь через плечо. — Встань позади меня. Не открывай дверь.

Острый укол страха сжимает сердце. Бывают долгие моменты, когда я забываю, с кем я, каковы ставки и что может произойти дальше. Я смотрю, как он вытаскивает пистолет из кобуры, как будто это самая естественная вещь в мире. Мой пульс учащается.

Снова раздается стук, на этот раз громче.

— Обслуживание номеров.

Я вздыхаю. Слава Богу. Я так голодна, что у меня сводит живот.

Константин качает головой, хмурится и достает свой телефон. Он постукивает по нему, затем быстро бормочет несколько слов на ломаном русском. Я наблюдаю, как его глаза темнеют. Он вытаскивает нож из сапога и протягивает его мне.

— Иди в ванную, — говорит он тихим голосом. — Запри дверь. Подожди меня там. Если кто-нибудь попытается причинить тебе боль, ударь его ножом. И если это не сработает, пинай по яйцам так сильно, как только можешь.

Что?

Он рычит на меня.

— Быстро.

Я бегу, руки дрожат, запираю дверь и держу нож перед собой. Слушаю так, как будто от этого зависит моя жизнь.

Может быть, так и есть.

Но там нет ни звука. Нет… ничего. Нож скользит в руке по вспотевшей ладони, пульс учащается. Как долго мне ждать? Теперь я знаю, что спорить с ним было бы ужасной ошибкой. Не только из-за его злости. Он знает об этом мире гораздо больше, чем я. Я не знаю, чего ожидать, или как действовать, или кто может быть за дверью. Он единственный, у кого есть опыт в этом.

Поражает, что мои годы учебы, количество степеней, все нули на банковском счете и мое место в обществе… абсолютно ничего не значат в такой момент. Всю мою жизнь семья говорила, как важно саморазвиться, обеспечить свой статус в жизни. Как важно быть богатой элитой. Но все это ничего не значит перед лицом опасности и смерти.

И это повседневная жизнь Константина.

Это та жизнь, которую он принимает.

Единственный, путь, который он знает.

Я чуть не рыдаю от облегчения, когда слышу тихий стук в дверь.

— Открой.

Константин.

Моя рука дрожит на дверной ручке, когда я осторожно открываю замок. Он тихо скользит внутрь, что является трудным подвигом для мужчины таких габаритов. Он прижимает палец к губам и кивает мне. Его взгляд устремляется к окну позади меня, затем быстро возвращается ко мне. Я смотрю в окно. Оно большое и просторное, с подоконником, обрамленным прозрачной белой занавеской, с защелкой справа. За окном — верхний край перил балкона.

Но подождите. У нас не было балкона.

Мое сердце падает на пол, когда я понимаю, что балкон находится этажом ниже нас.

О, нет. Нет, нет, нет, нет. Он хочет, чтобы я выпрыгнула в окно?

Я оглядываюсь на