Шрифт:
Закладка:
Но чего нет того нет, думай, Леха, думай. Как-то незаметно в памяти всплыли разговоры с отцом, и я вдруг заметил одну странность: батя и правда очень мало рассказывал о своей семье, родителях. Вся родня, что у нас гостила летними месяцами, — это по линии маменьки. Сестра, братья, дядьки, тетки, крестные мои, опять-таки в гости со своими детьми приезжали. А вот родню отца я и знать не знал.
Возникает закономерный вопрос: почему? Отец сирота? Или родители так сказать физиономией не вышли? Не припомню чтобы отец был снобом. Если и рос в деревне, не скрывал бы. Почему тогда?
В голове завертелись шарики, колесики, принялись крутить фантазию и выдавать километры идей. Но ни одна из них не казалась мне годной, все время хотелось возмутиться: «Не верю!»
День протекал монотонно, местами как-то сумбурно. Подошло время обхода, доктор меня осмотрел, выслушал, но горячую просьбу отпустить домой с диагнозом «здоров как бык» проигнорировал, коротко бросив лаконичное: «Завтра посмотрим!»
Я мучительно соображал: можно ли вырваться из лап добрых советских эскулапов, написав отказ? Увы, ответа я не знал. А шуструю молоденькую медсестричку, которая принесла весточку от старика-соседа, я за целый день так и не сумел отловить. Оставалось одно — терпеливо ждать вечера и следующего дня.
Обед, сон, процедуры… Больничная жизнь начинала бесить. Ненавижу бездействие, особенно когда за стенами больничной тюрьмы ждет куча дел, и все они ждут моего участия.
Ближе к полднику санитарка, которая развозит еду по палатам, сунула мне в руку какую-то бумажку. Оказалось, Лена с оказией передала записку, в которой сообщала, что вечером придти не сможет. Причину не объясняла, но я настолько обрадовался этому, что даже не стал размышлять на тему отказа. Хотя очень удивился: девчонка явно нарывалась на приключения, а тут вдруг такой фортель.
Вечер тянулся в несколько раз медленней больничного дня. Ходячие выбредали на улицу посидеть на лавочках, покурить, подышать воздухом. Жара потихоньку шла на убыль. Вечерело. С моря потянуло освежающим ветерком. Хотя он скорее дразнил разгоряченные тела чем охлаждал. Я боялся пропустить приход медсестры, потому шатался из палаты в коридор к окну, от окна в палату и обратно, пока санитарка не обозвала меня «шатуном» и не рявкнула, велев не шляться по помытому.
Снова засел на подоконник развернул схему. Подумал, решил приложить к стеклу, вдруг так какие-то тайные знаки? Чертыхнулся, сообразив, что это копия и ничегошеньки на ней, кроме обрисовки оригинала, я не обнаружу.
Пытался складывать из подписи другие слова, вдруг анаграмма какая-нибудь или шифр? Игрался я с буквами до самого тёмного, очнулся, когда медсестры принялись обходить палаты, раздавая кому лекарства кому новую порцию уколов.
Я едва не просверлил медичку пристальным взглядом, когда она пришла ко мне с порцией таблеток и градусником. Хотелось отобрать у нее коробку с медицинскими причиндалами, ухватить за руку и потащить к деду. Я бы и сам уже смотался, да где реанимация знать не знал. А попытка выяснить не увенчалась успехом: санитарка отмахнулась, заверив меня, что с соседом моим все хорошо и «неча к нему шляться, ему покой нужон».
К старшей медсестре я подойти не рискнул, на нее мужское очарование если и действует, то определенного возраста и статуса. Видел я, как она перед доктором стелилась, такая вежливая и ласковая аж тошнит при одном взгляде.
Младшая же в течение дня старалась мне на глаза не попадаться как знала, что не сдержусь, устрою допрос с пристрастием и ломану в реанимацию раньше назначенного времени.
Наконец, травматологическое крыло затихло, пациенты угомонились, дежурная смена скрылась в сестринской, на посту осталась моя сообщница так сказать. Я тихо выскользнул из палаты и обозначил свое присутствие. Девушка вздрогнула, оглядела коридор, убедилась, что мы одни, шепотом велела мне надеть белый халат, висевший на вешалке для посетителей, и поманила за собой к выходу.
Мы остановились напротив грузового лифта, но Вера велела мне спуститься на второй этаж по лестнице, соблюдая максимальную тишину, и ни в коем случае не пользоваться лифтом, от грохота адской машины и мертвый проснется не то, что главная ночная надзирательница.
Объяснила, как найти соседа в кардиологии, предупредила, что дежурная на посту — её подруга, которая предупреждена. Но если вдруг что, всю вину беру на себя: мол, сам решил деда проведать, переживаю сильно и все такое. Я кивнул и нырнул на лестничную клетку.
Минут через семь я тихо просочился в палату к старику и сначала испугался, решив, что Федор Васильевич умер, а Вера просто не в курсе. Мне показалось, что на кровати никого нет. Шагнув ближе, я осознал ошибку: дедок, укрытый легким одеялом, бледный, с искореженным лицом, отчего-то казался таким маленьким, что просто растворился в тенях палаты. На секунду мне показалось, что он не дышит. Я замер, затаив дыхание, и выдохнул только тогда, когда впалая грудь поднялась и опустилась.
Дед настолько плохо выглядел, что я заколебался: будить или не будить, вот в чем вопрос? Что такого важного хотел поведать Васильич едва знакомому парню, что затребовал его чуть ли не к смертному одру?
Но могучий старикан решил все за меня, внезапно открыв глаза. Губы его шевельнулись, но слов я не разобрал. Зато четко увидел, как сверкнули яростью глаза деда. Елы-палы, это он меня, что ли так ненавидит? За что? Я его вижу второй раз в жизни, первый в палате.
— Федор Васильич, Вы как? — окликнул я, глядя на старика, который продолжал шевелить губами и таращиться на меня.
— Сю… та… — с трудом удалось разобрать, и до меня дошло: инсульт бесследно не проходит. Старика, видимо, пытается говорить, но у него не получается, вот он и злится. Я оглянулся, обнаружил стул, принес к кровати, подвинул практически впритык, уселся на него и низко-низко наклонился к деду.
Пахнула запахом скорой смерти. Не знаю, почему я так подумал, но смерть всегда пахнет ладаном и влажной землей. От Федора Васильевича пахло именно так. На секунду стало жалко мужика: лежит в больнице один, умирает, а родня, если она есть, и знать не знает об этом.
— Нас… ник… — с трудом ворочая языком, прохрипел дед.
— Нас? Что нас? — я пытался разобрать речь, исковерканную ударом.
— Ты… — старик не сдавался.
Видно было, как его бесит собственная беспомощность, но он все равно упрямо шевелил губами, пытаясь донести
