Хлопают в ладоши девки захмелевшие, визжат электрические.

— Обсос! — строго Охлоп требует.

Приникают три девушки к хоботу, щекочут-полируют его языками. Восстает уд опричный сызнова. Кладет глаз Охлоп на Ирочку белотелую:

— Эту!

Готовят подружки Ирочку к сажанию на сладкий кол: вводят-проталкивают в попу ей пилюлю расслабляющую, смазывают розовым маслицем, дабы легче приказ исполнился. Поддерживают Ирочку под руки белые, примериваются, направляют, надавливают деликатно.

Садится Ирочка сочником своим на уд Охлопа.

Но несмотря на предосторожность лекарственную и предохранение масляное, стон из уст девушки вырывается: уж зело велик уд в обхвате, зело бугрист, зело беспокоен для юницы. Стонет Ирочка, слезами давится, губку алую закусывая. Подельницы ее поддерживают, на плечи покатые надавливают, поглубже опопием насаживая. Крик вырывается из уст Ирочкиных.

— Привыкай! — лыбится Охлоп.

— Привы‑кай! Привы‑кай! — двигают тело Ирочки девушки вверх-вниз.

— Привыка‑а‑а‑а‑а‑ай! — верещат электрические.

— О‑о‑о‑а‑а‑а‑а‑а‑ай! — вскрикивает Ирочка.

Распирает ее попочку белую, расклинивает беспощадно. Грегочет Охлоп по‑жеребячьи, колыхаясь яко тюлень-сивуч на простынке голубой. Подбрасывает Ирочку визжащую. Та уж сбежать с кола липкого норовит, да подружки-товарки не пускают, держат, за сиськи белые вниз тянут:

— Привы‑кай! Привы‑кай!

И привыкает белорыбица саратовская, приноравливается. Уже и не кричит больше, а токмо стонет. Ездит она по уду туда-сюда. Глядь — и привыкла совсем. И уж не боли стон из уст ее вырывается, а — сладострастия. Забирает Ирочку так, что внезапно заходится она. Взвизгивает, трясется, как в падучей, сиси свои сжимая:

— А‑а‑а‑а‑а‑а‑м‑м‑м‑а‑а‑а!

Не сдерживается и Охлоп, взрываясь:

— У‑а‑а‑а‑а‑а-ахря‑я‑я‑я‑я!

Удивляются сладко Танька-Ленка:

— Замо‑о‑о‑о‑чек!

Валятся навзничь электрические:

— Сла‑а‑а‑а-адость!

Лупит Охлоп девушек по задам, щиплет, рычит. Воет Ирочка на колу. Одобряют девушки.

Так время и проходит…

В полночь-заполночь, шатаясь да оступаясь, покидает Охлоп дом терпимости. Провожают его девушки в сарафанах-кокошниках, под руки поддерживают, поют:

— Не прощайся с нами, сокол ясный!

Оглаживает гусар-девица уд, в портах уснувший:

— Не забывай!

Гибкий татарин помогает Охлопу в «мерин» усесться:

— Счастливый путь!

Урчит «мерин», подмигивает красным глазом, отъезжает.

Машут девушки ему платочками:

— Будь здоров, опричник государев!

Хлюпино

Корова снова взмычала, мотнула черно-белой головой и стеганула Сашу грязным хвостом.

— Да стой же ты, пролика дочь! — выкрикнула Саша, поддала корове коленом в не слишком крутое брюхо. — То ж и гадина ты, чтоб тебя розорвало…

Саша смазала корове соски тронипулем, ловко насадила на них «ромашку», включила. «Ромашка» заурчала, корова взмычала, ударила хвостом.

— Стой, гадина, стой, чтоб тебя! — Саша схватила корову за холку, поддавая в бок коленом.

Корова недовольно замычала.

— Ну, стой же ты, Доча, Доча, Доченька… — Саша стала гладить теплую холку коровы.

Корова недовольно взмыкивала, шумно дыша.

— Не больно же, чаво ж ты кобенишься? — Саша гладила корову.

Корова взмыкивала и шумно дышала, переступая ногами по чавкающему, прикрытому соломой навозу. Три другие коровы, уже подоенные Сашей, стояли рядом, пожевывая сено.

— Вот и ладно… — Саша заглянула корове под брюхо, поправляя прозрачный, испачканный навозом шланг «ромашки», по которому пульсировало молоко.

Распрямилась, вытерла рукавом ватника выступивший на лбу пот:

— Вот и ладно…

«Ромашка» пропищала «конец» и отключилась.

— Совсем ничаво, — Саша присела на корточках, стала снимать «ромашку» с вымени. — Хоссподи, и когда ж эта вясна окончится?

Подхватив «ромашку», пошла по неровному настилу к двери, потянула за собой шланг. Корова взмыкнула.

— Хоссподи… — вспомнила Саша про сено.

Повесила капающую молоком «ромашку» на перегородку, прошла к сеннику, насадила на вилы сена, принесла, положила перед коровой. Поставив вилы к стене, зачерпнула из кузовка крупной соли, растрясла над сеном.

— Жри… — шлепнув корову по боку, подхватила «ромашку», смотала шланг, подхватила и вышла из хлева, закрыв на колышек обитую войлоком дверь.

На заднем дворе было мокро и грязно. С серого утреннего неба падали редкие крупные хлопья мокрого снега. Дружок, высунув из собачьей конуры лохматую морду, понуро наблюдал за Сашей. Сматывая грязный, тянущийся по двору от избы к хлеву шланг, Саша подошла к заднему крыльцу, открыла дверь, затащила шланг в скупо освещенные сени и сразу же запихнула его в бочку с водой, повесив «ромашку» на край бочки. Скинула грязные сапоги, в шерстяных носках прошла к двери в избу, куда тянулся по полу чистый конец шланга, открыла, вошла.

В избе было чисто, тепло и светло от висящей над столом лампы дневного света. В большой русской печке трещали дрова. В яслях возле печки стояли двое телят. Завидя Сашу, они замычали высокими голосами. Серая кошка, стремительно спрыгнув с печной лежанки, метнулась к Саше под ноги, стала тереться. Саша несильно пнула ее ногой:

— Пошла…

Скинула ватник, повесила на крючок возле двери. Всунула ноги в короткие, стоптанные валенки. Ополоснула руки от грязи под умывальником, вытерла нечистым полотенцем. Зачерпнула ковшом воды из стоящего на лавке ведра, жадно выпила. Отдышалась:

— Ой, мамочки…

Заглянула в печку. Длинной кочергой поправила горящие дрова. Подошла к стоящему в углу сепаратору, нажала кнопку, посмотрела на показатели:

— Совсем ничаво.

Из краника нацедила молока в две литровые бутылки, натянула резиновые соски, дала телятам. Те стали сосать, тараща темно-лиловые глаза.

— Все. Завтра к матерям вас отправляю, — объявила им Саша. — Таперича уж не холодно. А то все мне тут позасрали да позассали, космонавты…

Телята сосали, чмокая, вытягивая шеи. Кошка снова подошла, стала тереться о ногу. Ожидая, пока телята насосутся, Саша подумала про сметану:

«Шесть пачек уж как‑нибудь получится, брикет закончу… должно выйти шесть… или пять… нет шесть… хорошо бы шесть, чтоб сегодня и отправить тогда… а то таперича токмо в понедельник… а там и машины может не быть… получится шесть или нет… может и не хватит…»

Когда в бутылках осталось немного молока, Саша отняла их у телят, сняла резинки, налила кошке в плошку:

— На, приставуха…

Мяукнув, кошка метнулась к плошке и стала быстро-быстро лакать молоко.

— Вот и ладно… — Саша ополоснула бутылки под умывальником, поставила на полку.

Всыпала в маленький чугунок стакан гречневой крупы, добавила воды, кинула щепоть соли, положила ложку топленого масла, накрыла прокопченной чугунной крышкой, подхватила чугунок малым ухватом, задвинула в печь. В большом чугунке лежали в воде со вчерашнего вечера почищенные и нарезанные картошки, морковь и две луковицы. Саша вышла в сени, достала из чулана банку китайской свиной тушенки, принесла в избу, открыла консервным ножом, вывалила в большой чугунок. Добавила лаврового листа и соли, подхватила чугунок большим ухватом и так же задвинула в печь. Кочергой поправила догорающие дрова:

— Вот и ладно…

Включила сепаратор. Он заурчал.

Саша распечатала новую пачку, вынула шесть стаканчиков из серебристого пластика и шесть крышек