Шрифт:
Закладка:
— Это лишнее, - пытаюсь отговорить я. Чувствую себя очень странно - как будто мне приходится оправдываться за вещи, о которых я не просила, но которые сделали для моего же блага. - Я благодарна тебе за беспокойство, но я танцую с шести лет и, поверь, это не первые и точно не самые страшные синяки на моем теле. Просто они… ну… правда очень активно на мне появляются от любого удара.
Олег никак не реагирует и продолжает хранить молчание до того момента, пока не покупает внушительный пакет всего, что выписал врач. Кладет его мне на колени со словами: «Я надеюсь, хотя бы в этом ты будешь ответственной» и снова замолкает.
— Тебе нужно поесть, - его следующая фраза, спустя десять минут и три перекрестка.
— У меня аппетита нет. И уже десять, в такое время…
— Ты все и всегда будешь делать принципиально наперекор мне? - снова перебивает он, и на этот раз в его тоне появляются нотки плохо скрытого раздражения.
Кажется, я начинаю привыкать к тому, что он постоянно меня перебивает. Наверное, издержки его профессии - очевидно, что у него какой-то успешный бизнес, и Олег привык иметь право говорить в любой ситуации, как говориться, не дожидаясь разрешения.
Я только сейчас ловлю себя на мысли, что абсолютно ничего о нем не знаю - ни чем занимается, ни где живет, ни чем увлекается (ну кроме альпинизма) и какие планы строит на будущее. В меня вгрызается неприятное чувство вины: этот мужчина заботился обо мне, фактически, с первого дня знакомства, окружил меня комфортом и заботой, был внимателен и терпелив, а я, вместо того, чтобы отплатить ему тем же, просто врубила игнор. И даже сегодня, в ответ на беспокойство о моем здоровье, до сих пор даже не поблагодарила.
— Спасибо большое. - Слова искренной благодарности почему-то с трудом пролезает в горло. - И прости, что я веду себя… не по-взрослому.
— Наконец-то ты сказала это, - отвечает Олег.
— Наверное, я плохо воспитана, - пытаюсь пошутить, но он реагирует почему-то совсем не так, как я рассчитывала.
— Не списывай свои ошибки на родителей, Ника. - Он делает паузу, как будто ждет, что я отреагирую на очередной укор, но я только крепче сжимаю руки на клочке бумаги, в которую завернут букет.
И тогда Олег смягчается - когда паркуется около ресторана с красивой внешней витриной-аквариумом, а я слегка вздрагиваю из-за неожиданной после теплого салона авто, вечерней прохлады, галантно набрасывает на меня свой пиджак. И задерживает ладони на моих плечах, чтобы легким, но уверенным движением подтянуть меня к себе.
Снова тот самый гипнотизирующий взгляд глаза в глаза, от которого у меня предательски шумит в голове. И мысли превращаются в свежую патоку - становятся такими же вязкими и неповоротливыми.
— Я беспокоюсь о тебе, Ника. А твое неумение принимать заботу приводит к непониманию между нами. Хочу верить, ты сделаешь выводы и в будущем у нас не возникнет разногласий на этот счет.
Его голос излучает столько искреннего тепла, что редкие нотки укора ощущаются особенно пугающими. Как маленькие царапины на экране - их видно только под определенным углом, но само осознание их наличия мешает нормально наслаждаться «картинкой».
— Мне правда очень жаль, - еще раз извиняюсь я. - Никогда не думала, что смогу так ошибаться и быть такой… плохой.
Олег принимает мои извинения легким кивком и приглашает в ресторан.
Наверное, можно сказать, что этот мужчина - настоящий подарок небес. Кто еще проявил бы столько терпения после моего действительно очень детского поведения?
Глава восемнадцатая: Венера
— Ты просто великолепна! - Ольховская, от которой в дождливый год не допросишься воды, не то, что похвалы, срывается с места в партере и бежит на сцену, чтобы порывисто меня обнять. - Просто безупречна! Ни единой ошибки! А па-де-ша! Боже, я глазам своим не поверила, что моя маленькая звездочка, наконец, засверкала так ярко!
Она обнимает меня за плечи, уверенно тискает, как наполовину сдувшийся мячик, а я продолжаю смотреть за тем, другим, который продолжает сидеть на кресле с видом человека, который точно знает, к чему придраться.
Виктор Чернильцев - хореограф-постановщик, великое имя в балетной «тусовке», заслуженный артист и всячески награжденная личность. Человек, который покорял лучшими мировые сцены своими одиночными партиями. Говорят, если бы не возраст и травмы коленей, из-за который он ходит с тростью, то, несмотря на возраст, Чернильцев до сих пор бы мог блистать и удивлять.
— Я безумно тобой горжусь! - громко шепчет Ольховская. - Ты…
Не найдя подходящих слов, складывает руки в молитвенном жесте и что-то бормочет, как будто обращается напрямую к небесам. Я тоже шепотом благодарю ее за все, но на душе все равно не спокойно, потому что премьера «Жизель» через пару дней, а я до сих пор не услышала от хореографа окончательного решения, кто же из нас - я или Маша - будем исполнять вторую роль. Неделю назад, когда я безобразно упала во время сольного «прохода», Чернильцев психанул и заявил, что это - непростительная школярская ошибка, и что он очень сильно просчитался, ставя на эту роль «девицу без опыта большой сцены». Погнал меня вон, сказал, чтобы ноги моей больше не было в его «Жизель». Но, пока я по кускам собирала себя в раздевалке, прибежала его помощница и сказала, чтобы через час была готова на повторный прогон вместе с Машей.
Маша - ученица другой балетной школы, с опытом, с огромными амбициями и железной уверенностью, что партия досталась мне исключительно «по блату» (я уже слышала, что Ольховскую и Чернильцева связывают не только крепкие профессиональные отношения), прискакала на репетицию через тридцать пять минут. Нацепила новенькие белоснежные пуанты и вышла на сцену с видом наточившего когти стервятника - свежая, полная сил, уверенная в том, что на этот раз Чернильцев, наконец, по-достоинству оценит ее старания.
Я стояла за кулисами, смотрела на ее танец и каждый раз, когда она не совершала ошибки там, где совершала их я, до крови прикусывала щеку изнутри. Почему-то перед глазами маячило осуждающее лицо Олега, как бы говорящее: «Ты снова меня разочаровала, девочка». Я так много говорила о своей предстоящей большой премьере, что в какой-то момент не заметила, как Юпитер начал тоже о ней говорить, только как об уже свершившемся факте моего феерического взлета на балетный Олимп.
Маша все-таки сделал пару ошибок. Не критичных, но, судя по реакции Чернильцева, за который я следила даже пристальнее, чем за ее ногами, досадных. И я ухватилась за этот шанс, как за последний. Запретила себе чувствовать боль и усталость, собралась - и станцевала то, что нужно и так, как нужно.
Чернильцев попросил Машу «и дальше отрабатывать партию», что буквально значило: «Ты в пролете». Она расплакалась, залетела в раздевалку, устроила истерику, обозвала меня «доской» и убежала в соплях.
Но с тех пор он была на каждой репетиции я уже ни разу не чувствовала себя в безопасности, каждый раз думая, что следующий пробный выход на сцену может стать для меня последним.
