министру: не представляется ли возможным в служебном порядке опросить солдат, находившихся в непосредственной близости к гробу, не обоняли ли они запах серы или смолы?

— Да, можно будет расспросить солдат об этом смраде, — с готовностью отозвался министр национальной обороны.

Представитель политехнического института придерживался иных взглядов, нежели декан теологического факультета. В основном он говорил вот что:

— Я чрезвычайно рад, что господин директор полиции совершенно исключает возможность иллюзионистского трюка, ибо проблема становится ясной, как день. Вчера мне довелось узнать, что нашлись профаны, утверждавшие, будто были использованы диапозитивы, спроецированные на экране. Мероприятия господина полицейпрезидента, делающие честь его добросовестности, заставляют думать, что такого мнения придерживались и профаны высокообразованные. Я даже опасаюсь, что эту гипотезу охотно поддержат некоторые лица, по недоразумению возомнившие себя учеными. Но это исключено! Для проецирования необходим экран достаточной плотности из холста, стекла или другого твердого материала, а способ проецировать картины на воздухе нам еще неизвестен, nota bene[33] на близкие расстояния и при ярком солнце, что уже само по себе nonsens[34]. Если бы за последнее время и было сделано какое-либо открытие в этой области, то, простите мою самоуверенность, милостивые государи, кое-что мне было б известно. Вчерашнее явление не что иное, как фата-моргана, связанное с чревовещанием!

И, выпалив этот тезис, профессор обвел взором аудиторию, желая удостовериться, какое впечатление оставили его слова. Глаза министров, устремленные на него, светились глубоким почтением к его мудрости.

Представитель теологического факультета улыбался с любезной снисходительностью.

Но эксперт-психиатр, человек весьма нервный, сверкал и моргал глазами, дергал левым плечом, и казалось, он вот-вот сорвется с места. Однако ему удалось овладеть собой. Профессор же невозмутимо продолжал:

— Отражение в воздухе, известное у нас под названием «фата-моргана», в Африке — «серабу», возникает вследствие преломления и полного отражения света неодинаковыми по плотности слоями воздуха. В летнюю пору раскаленные мостовые города способствуют прогреванию нижних слоев воздуха, а значит, их разрежению, и, следовательно, наши улицы создают благоприятные условия для отражения в воздухе различных предметов. То, что мы вчера наблюдали на Староместской площади, было не что иное, как фата-моргана, которой воспользовался какой-то ловкий демагог и опытный чревовещатель, чтоб обратиться к публике с агитационной речью. Вот, господа, единственно возможное объяснение. Всякое другое научное толкование будет ошибкой, и притом смешной ошибкой. Точная наука, которую я имею честь здесь представлять, не может делать каких бы то ни было предположений теологического характера или пускаться в спиритическую фантастику. В конце концов вопрос ясен, как день! Господин полицейпрезидент поступит в полном согласии с современной наукой, если освободит невинно арестованных владельцев проекционных аппаратов и прикажет обнаружить тех граждан из числа присутствовавших вчера на Староместской площади, кто раньше занимался чревовещанием.

Специалист-психиатр, когда министр предложил ему свое заключение, повертел пенсне, нервно передернул плечами и произнес:

— Гм! — Затем опять повертел пенсне и добавил: — Наболтали вам тут. Ерунда все это.

— Позвольте, коллега! — вскочил представитель точных наук.

— Сядьте, не волнуйтесь и слушайте! — возразил психиатр, и его левая щека передернулась тиком.

Такое начало предвещало страшные битвы, кровавую полемику и столкновения, которые завтра же разгорятся между факультетами.

Психиатр, почесав мизинцем в ухе, продолжал:

— А все, что наговорило его преподобие, — бессмыслица в квадрате!

Лицо монсиньора приняло покорное выражение, словно он возносил молитву за этого богохульника, но оба присутствовавших на заседании министра-католика вскочили и встали в боевую позу.

Профессор психиатрии, придавая своим словам явно преувеличенное значение, продолжал:

— В наше время даже младенцам из воспитательного дома известно, что такое внушение и гипноз, и любая торговка знает, что массовое внушение, свидетелями которого мы были вчера на Староместской площади, у факиров Индии, а также в религиозных обрядах и танцах у жителей Зондских островов обычная вещь. Правда, случай массового внушения, подобный вчерашнему, в Европе неизвестен со времен так называемого лурдского видения{98}.

Этого нервозный психиатр не должен был говорить, ибо в ту же минуту министр-католик взмахнул рукой и крикнул:

— С меня довольно оскорблений религии! — и ушел, хлопнув дверью.

Так же поступил и другой министр лидовой партии. А монсиньор декан теологического факультета смиренно поклонился и сказал:

— Полагаю, милостивые государи, в моих скромных услугах вы уже не нуждаетесь.

И с достоинством поплыл к дверям.

— Кому не угодно слушать правду, пусть себе уходит, — сказал профессор психиатрии, проявив феноменальное непонимание политической стратегии, и начал лекцию о религиозных танцах племени Олу Нганджу на острове Борнео.

Но правительственный раскол в столь суровый для нации час ставил под угрозу самое существование правительства, и глава аграрной партии{99} мигнул одному из коллег. Тот немедленно побежал догонять католиков. Он настиг их на площади в ту минуту, когда министр путей сообщения ставил правую ногу на подножку автомобиля. Сделал он это, заметив приближение министра-агрария.

— Вы, конечно, не захотите разрушить коалицию из-за какого-то зборовского пугала! — закричал аграрий и дружески схватил коллегу за плечо. Но плечо было твердым и холодным, как древко церковной хоругви.

Переговоры длились долго, очень долго… Только через десять минут католики произнесли слова «удовлетворение наших требований». А еще через десять минут оба министра-католика уже возвращались на заседание совета министров с поправками к школьному закону, с четырьмя господними храмами, ограбленными чехословацкими отступниками, с налоговыми и торговыми льготами для католических кооперативных и кредитных обществ, с усилением цензуры над антирелигиозной печатью.

— Ну, а чего хочет республиканская партия? — выпытывали по пути католики.

— Всего лишь пустячного повышения цен на мясо, молоко и зерно, ради которого нельзя не пойти навстречу. Национальные демократы{100} испытывали затруднение с промышленной продукцией, но мы им вовремя помогли, теперь они получат скидку на текстиль.

— А чехословацкие социалисты?{101}

— «Вопрос ясен, как день», по выражению профессора. За неимением иной программы поведут решительное наступление на специальный фонд{102}.

— А социал-демократы?

Аграрный министр пожал плечами и на некоторое время застыл в этой позе.

— Этих никогда не поймешь, — сказал он немного погодя. — Они — партия чисто идейная. Впрочем, я надеюсь, что они обойдутся нам дешевле всех.

Когда они возвратились на заседание, экспертов уже не было: их отпустили, поблагодарив, а представитель социал-демократической партии заканчивал свою речь.

— Я, господа, кажется, последний, — говорил он, ероша редеющий русый кок, — собираюсь отрицать право точной, теологической или философской науки на решение подобных вопросов, но полагаю, что мы с самого начала допустили принципиальную ошибку, когда пошли по так называемому «научному пути». Какое нам дело до науки? Ученые существуют для того, чтобы изучать, а мы — для того, чтобы заниматься политикой. И вчерашнее событие нам нужно