помощи: «При таких условиях я опасаюсь, что никогда не наступит день возвращения их Китаю. Приняв на себя это тяжелое бремя, Россия, даже если бы пожелала избавиться от него, то не могла бы это сделать… От этих двух бухт за Китаем останется одно только пустое имя».

Предсказывая мрачное будущее своей стране, китайский публицист далее писал: «Наше положение совершенно тождественно с тем, когда при вторжении разбойников в дом вся семья, сложив руки, ждет поголовного истребления. Конечно, пассивная ли смерть от рук злодеев, или же смерть после взаимной борьбы с ними, будет та же смерть, но смерть неодинаковая… Связанное животное и то борется, а тем более человек. В настоящее время Китай хуже всякого животного». И в заключение в этой статье Китаю предлагалось оказать Германии сопротивление: Германии, а не России, так как занятие Порт-Артура всеми рассматривалось только как ответный шахматный ход на десант в Киао-Чао.

Если бы в Китае нашлось достаточно энергии и решимости на борьбу, если бы он в тот момент не продолжал «быть хуже связанного животного», русские друзья Китая, вроде кн. Ухтомского, могли бы в этом найти опору для своей политики. Но Китай пока оставался мертвым телом, и не без помощи крупных «комиссионных» руководящим китайским политикам во главе с Ли Хун Чаном, 15(27) марта 1898 г. в Пекине было подписано новое русско-китайское соглашение. В нем официально подтверждалась неизменность русско-китайской дружбы, и в качестве нового ее доказательства России предоставлялись на 25 лет в аренду «порты Артур, Талиенван, с соответствующими территориею и водным пространством, а равно предоставлена постройка железнодорожной ветви на соединение этих портов с великой сибирской магистралью».

«Обусловленное дипломатическим актом 15 марта мирное занятие русскою военно-морской силою портов и территории дружественного государства как нельзя лучше свидетельствует, что правительство богдыхана вполне верно оценило значение состоявшегося между нами соглашения», – говорилось в правительственном сообщении по этому поводу.

Занятие Ляодунского полуострова было сочтено естественным и неизбежным не только в Западной Европе, но и в значительной части русского общества. «Нельзя отрицать, – писал либеральный “Вестник Европы”, – что момент для сделанного нами шага выбран удачно. Приобретение нами Порт-Артура и Талиенвана ни в чем не нарушает установившейся международной практики, а напротив, вполне соответствует ей… Если Россия удовлетворяет свою действительную потребность в удобном и незамерзающем порте на берегах Тихого океана, она только исполняет свой долг великой державы».

Разумеется, более левые течения, хотя бы «Русское Богатство» (осуждавшее и французскую колониальную политику в Индокитае), хранили по этому вопросу несочувственное молчание.

Протестующие, хотя и в осторожной форме, голоса раздавались только со стороны «китаефилов». В беседе с германским публицистом Рорбахом кн. Э. Э. Ухтомский весною 1898 г. говорил: «Я сейчас в оппозиции нашему министерству иностранных дел. Я против занятия Порт-Артура. Я осуждал занятие немцами Киао-Чао. Мы должны делать все возможное для укрепления престижа Пекинского правительства. Если в Китае разразятся беспорядки, маньчжурская династия будет свергнута, и ей на смену явится фанатичная национальная реакция… В сущности, – продолжал кн. Ухтомский, – в Пекине уже нет правительства. При таких условиях можно без сопротивления добиться заключения на бумаге любых договоров. Но когда династия падет – иностранцев вырежут».

Заключая договор об аренде Порт-Артура, Россия в то же время сделала некоторую уступку Японии в корейских делах: в марте 1898 г. были отозваны из Кореи русские военные инструктора и финансовый советник. «Россия может отныне воздерживаться от всякого деятельного участия в делах Кореи в надежде, что окрепшее благодаря ее поддержке юное государство будет способно самостоятельно охранять как внутренний порядок, так и внешнюю независимость», – стояло в правительственном сообщении по этому поводу. Тут же, впрочем, добавлялось: «В противном случае Императорское правительство примет меры к ограждению интересов и прав, присущих России как сопредельной с Кореей великой державе».

В Японии занятие Порт-Артура – так недавно у нее отобранного – вызвало большое озлобление. Впрочем, Япония уже с 1895 г., со своей легкой победы над Китаем, преследовала цели, несовместимые с русской политикой первенства в Азии, и конфликт уже с этого времени представлялся неизбежным – разве только Россия была бы настолько сильнее, что Япония не решилась бы на нее напасть.

Сибирская дорога строилась одновременно на нескольких отрезках, но к тому времени как на Дальнем Востоке развернулись новые события, сплошное движение было открыто по ней только до Байкала. Вслед за Германией и Россией Англия также заручилась морскою базой в Китае, переняв от Японии порт Вей-Ха-Вей (который японцы занимали в качестве залога для обеспечения уплаты китайской контрибуции за войну 1894–1895 гг.). Английское правительство всячески добивалось от России признания принципа сфер влияния в Китае; оно заключило соглашение с Германией о принципе открытых дверей в долине Янцекианга; с Россией после двух переговоров было подписано в конце 1899 г. соглашение, по которому Россия обещала не добиваться железнодорожных концессий на юг от Янцекианга, а Англия обещала то же насчет Северного Китая. Вопрос об уже начавшей строиться на английские деньги железной дороге Пекин – Мукден остался при этом открытым.

После того, как Гаагская конференция – и в особенности отношение держав к русской ноте 12 августа – наглядно показала, что при данном международном положении нельзя рассчитывать на упразднение войны, Россия, как и другие державы, должна была принять меры для утверждения своего положения в мире – таком, как он есть. И это не только не стояло в противоречии с инициативой государя – как инсинуировали потом враги русской власти (вплоть до графа Витте) – это было логическим выводом из неуспеха Гаагской конференции: в мире, где все строится на силе, где вопрос об ограничении вооружений встречает только недоверие и вражду, Россия должна была быть сильной – и для сохранения мира, и на случай войны. Но государь, считаясь с тем, что на Дальнем Востоке борьба почти неизбежна, в то же время сохранял неизменное миролюбие и с точки зрения поклонников «превентивных войн», быть может, даже упустил «удобный момент» для нанесения удара Англии.

Со второй половины 1899 г. Англия ввязалась в южноафриканскую войну, которая оказалась много труднее, чем думали все. Народ в несколько сот тысяч человек, почти без артиллерии, оказался в состоянии связать почти на три года военные силы Британской империи. Непопулярность Англии во всех европейских государствах была так велика, что отовсюду к бурам стремились десятки, сотни добровольцев. Государь разделял общее отношение к этой борьбе «Давида с Голиафом», как тогда говорили, – то отношение, которое побудило гласного московской городской думы А. И. Гучкова отправиться добровольцем в Южную Африку. В письмах к близким он не скрывал своих чувств и писал великой княгине Ксении Александровне, насколько ему приятна мысль о том, что он бы мог решить исход этой борьбы, двинув войска на Индию. Но государь сознавал, что это