зал Музея изобразительных искусств… Зрители, много, много людей окружали этот маленький и огромный холст – чудо, содеянное смертным человеком, художником, мастером.

Благодаря гениальной драматургии, внесенной Эль Греко в статичный по существу ландшафт города, мы видим колдовской лик древней столицы Испании и, однажды узрев ее красу, не можем избавиться от чар этого дивного пейзажа. Любовь автора холста к Толедо позволила придать ему черты какой-то грандиозной интимности, я не могу найти иного определения такому великолепному ощущению города.

Мы дышим влажным воздухом грозы, ощущаем бархатистую свежесть изумрудных холмов, подобных волнам, бьющимся у стен Толедо, любуемся рекой, мостом, старыми башнями, замками, мы погружаемся в мир тайны ушедшей давно эпохи, и это чудо нам дарит Эль Греко.

Эль Греко. Вид Толедо 1596–1600. Музей Метрополитен, Нью-Йорк

Я не раз пытался найти зрительный синоним мятущемуся небу, летящим рваным фантастическим облакам, тому колдовскому свечению, которым обладают полотна Эль Греко. И однажды я встретил ночью в степи огромный костер, который зажгли пастухи… Что-то древнее и глубоко чарующее было в этой пляске огня, то выхватывающей из мрака клочки натуры, то вздымающейся в небо языками пламени, затейливо изгибающимися и принимающими самые прихотливые формы. Было что-то манящее в густом гудении костра, как бы зовущего принять участие в опасной игре. Мерцающий воздух был накален, дрожал от страшного напряжения. Вот, подумал я, если вдруг всю эту огнедышащую картину перевести в регистр холодных, почти лунных тонов, то мы увидим мятущееся небо Эль Греко с его волшебной формы облаками и непередаваемыми по неожиданности контрастами цветов.

Костры… Это было не последнее действо в жизни старого Толедо. Ведь на одной из его площадей за городом – Кристо де ла Вега – происходили не раз аутодафе, где предавали сожжению еретиков, грешников, преступников. Доменико не раз наблюдал эти апокалипсические сцены, и его чувствительная душа и острый глаз запечатлели многое из этого мира ужаса и страданий. Этот кошмар начинался на площади Сокодовер, где аристократия города, восседая на специальных трибунах, и простолюдины, толпящиеся на мостовой, взирали на судилище, учиняемое святой инквизицией. Ее душные черные крылья распростерлись над всей Испанией тех лет, но мучители в Толедо считались наиболее яростными и беспощадными. Сам воздух города трепетал от ужаса. Тюрьмы были забиты «ведьмами и упырями, еретиками и колдунами», и Эль Греко, будучи крайне осторожным и подозрительным, всегда ощущал грозное дыхание этого кошмара средневековья. Художник не избежал чар инквизиции. Он однажды был приглашен в судилище в роли переводчика, пройдя предварительно весь сложный обряд клятв и выслушав набор устрашающих угроз. Этого ему хватило на всю жизнь…

Начинался новый век. В марте 1600 года в Толедо торжественно въехал Филипп III, сопровождаемый супругой Маргаритой Австрийской. Король был полным антиподом отцу. Толстый рыжеватый блондин, ленивый и недалекий, он был слаб волей и малодушен, искал утешения в охоте и чревоугодии. Однако он унаследовал от отца две черты – набожность и жестокость к еретикам. Очевидно, поэтому к прибытию нового короля было приурочено в Толедо аутодафе со всеми присущими ему ужасами.

Эль Греко был заказан парадный портрет главного инквизитора, присутствовавшего на судилище, – дона Фернандо Нуньо де Гевара. Художник оставил людям художественный документ ошеломляющей силы.

Кровавый спрут… Такова форма чудовищного расплывчатого алого пятна с щупальцами-руками и нечеловеческими пронзительными, усиленными очками глазами. Что-то зловещее, наводящее темный страх есть в облике этого могущественного и чем-то жалкого человека. Малого роста, он пытается выпрямиться, чтобы казаться выше, и в этом судорожном движении – сочетание ничтожности и величия. Унизанные перстнями руки-щупальца. Особенно ужасна левая рука кардинала. Скорчившаяся, словно в судороге, она как бы выдает все тайны этого немого и внешне бесстрастного лица, в котором, говоря правду, очень мало человеческого. Пурпурная мантия пламенеет, словно вобрав в себя жар всех костров, зажженных по велению дона Фернандо де Гевара. Можно написать десятки страниц, разбирая сложнейшие грани этого портрета-документа эпохи, страшного своей правдой. Мы поражаемся, как мог папа Иннокентий, написанный в Риме Веласкесом и воскликнувший при виде его холста: «Слишком правдив!» – как мог промолчавший дон Гевара принимать столь зловещее свое изображение. На это есть лишь один ответ: эти полотна безупречно исполнены, артистичны, художественны, с идеальным внутренним сходством, что, очевидно, и гипнотизировало заказчиков. Но ни мраморный пол, ни роскошные стены, обитые тисненой кордовской кожей, ни кресло из багряного бархата – словом, вся мишура, окружающая Гевару, включая и блеск драгоценных перстней, не скроют главного: перед нами вольный или невольный убийца. Говорят, что этот Великий инквизитор отличался большей терпимостью, чем его предшественники. Но от этого жар костров и раскаленного железа не стал холоднее и не утихли стоны и крики пытаемых людей.

Эль Греко. Портрет кардинала дона Фернандо Ниньо де Гевара 1600. Музей Метрополитен, Нью-Йорк

Поразителен был этот далекий век в Испании. Ведь по одним и тем же каменным плитам мостовой Толедо ступали Сервантес, Лоне де Вега и Эль Греко. Странно, но судьба не свела их. Во всяком случае, документы, записи тех лет не сохранили следов их встреч. Как поистине печально, что случай не столкнул Сервантеса и Эль Греко и что художник не оставил нам портрета, который был бы настоящим памятником великому творцу «Дон-Кихота». Думается, что и Сервантес мог бы посвятить не одну строку гениальному живописцу Доменико Теотокопули.

Будапешт. Музей изобразительных искусств.

Зал Эль Греко. Художник создал свой мир образов, и мы с особой остротой ощущаем это, глядя на картины, пронизанные удивительным, единственным, эльгрековским мерцающим светом. Его предгрозовое свечение, обещающее бурю, сразу настраивает вас, заставляет тревожно забиться сердце, будто в ожидании чего-то неведомого. Тучи, всегда необычные, зовут и манят нас своей тайной, создают атмосферу рождения чуда, которая определяет состояние многих творений Эль Греко. Сам воздух полотен, то серебристо-голубой, то свинцово-серый, так изменяет локальные цвета, что лица людей мерцают подобно скульптурам, словно отлитым из особого, звездного вещества.

«Мужская голова». Портрет особенно типичен для творчества Доменико Теотокопули. Представитель рода человеческого, полный чувства собственного достоинства, благородства, гуманизма. Огромный высокий лоб, чистый, выпуклый. Тяжелые веки чуть прикрывают мудрые глаза, внимательно глядящие на мир. Крупный нос, чувственные губы говорят о доброте и жизнелюбии. Думается, что автор вложил много черт собственного характера в этот свой холст. Любопытно, что спокойствию лица мужчины противопоставлено мятежное небо. Ветер грядущей бури поднял складки розового плаща, и это вихревое движение усиливает действие портрета.

Эль Греко. Святое