в интересах немощных и нуждающихся всегда вызывала одобрение как ценное дополнение к усилиям со стороны государства. Однако до сих пор она посещала эти помещения лишь в качестве гостьи, по случаю официальных памятных мероприятий или вручения почетных наград за сельскохозяйственные достижения. Такая провинциальная светская жизнь была ей по душе. Она предпочитала здравый смысл этой сельской знати непримиримой суровости парижских салонов. На этот раз ее визит имел совсем другую цель, но она постаралась не потерять ни капли своего обычного самообладания. Войдя в большую комнату, охраняемую жандармом, она прошла к небольшому окошку, за которым стоял сотрудник в темном костюме. Не успела она представиться, как служащий поднялся со своего места.

— Госпожа баронесса, — учтиво произнес он, — пожалуйста, подождите. Я доложу о вашем приходе моему начальнику.

Ее провели наверх, в уютный кабинет, где выстроились кучи папок. Руководитель канцелярии — плотный усатый мужчина в очках — почтительно поприветствовал ее и предложил присесть напротив него.

— Баронесса, я польщен вашим визитом. Скажите, что привело вас сюда сегодня и чем я могу вам помочь? — поинтересовался он, не скрывая любопытства.

— Я пришла встать на учет, — просто ответила Люси.

— Встать на учет? — рассеянно переспросил чиновник. Он снял свое пенсне, как будто этот жест мог ему подсказать, о чем говорит посетительница.

— Я пришла, чтобы соблюсти требования декрета, — вздохнула Люси, раздосадованная тем, что приходится разъяснять очевидное.

— Декрета… — негромко повторил ее собеседник. — Да, разумеется. Декрет.

Начальник канцелярии, в конце концов разобравшийся в ситуации, извинился и вышел, попросив ее немного подождать. Несколько минут спустя Люси вошла в кабинет супрефекта. Он тепло поздоровался с ней и пригласил располагаться на диване в центре комнаты. Люси была польщена — такого приема у него обычно удостаивались особо важные посетители.

— Баронесса, начальник канцелярии рассказал мне о щекотливой ситуации, которая привела вас сюда сегодня. Я хочу, чтобы вы знали — мы помним и ценим доброту и щедрость, которую ваша семья проявляла к нам. Однако мы не можем делать исключений, поскольку долг требует от нас применять — разумеется, с осмотрительностью и должными принципами гуманности — установленные правила. Эта формальность будет соблюдена с максимальной деликатностью.

— Господин супрефект, я здесь не для того, чтобы просить об одолжении.

— Конечно, я вовсе не это имел в виду. — Ее собеседник выглядел смущенным. — Вам, как достойному человеку, не о чем беспокоиться, — успокаивающе продолжил он.

— Я и не беспокоюсь, — ответила она, заставив себя улыбнуться.

После этого Люси перешла в соседний кабинет, где начальник канцелярии, с которым она говорила ранее, задал ей несколько вопросов для уточнения информации, необходимой для постановки на учет. Казалось, баронесса чувствовала себя менее неловко, чем ее собеседник, который, очевидно, сам никогда прежде не занимался подобными делами. Люси быстро ответила на все вопросы. Девичья фамилия: Штерн. В замужестве: Жиро де Ланглад. Имя: Люси Эрнеста Генриетта. Дата и место рождения: 20 октября 1882 года, Париж, восьмой округ. Гражданство: французское. Профессия: отсутствует. Место жительства: Кютс. Затем он попросил у нее удостоверение личности и, взяв печать с круглой подставки, уверенным жестом проштамповал его. Пять ярко-красных букв отпечатались рядом с ее фотографией. Пять букв, вынесших ей окончательный вердикт. Административный вердикт, в котором она изо всех сил пыталась найти хоть какой-то смысл. JUIVE[10].

На улице начал накрапывать дождик. У Люси не было зонтика, и она поспешила к машине, где ее ждал сын. Как только они отъехали, дождь усилился. Дворники со скрипом двигались по запотевшему ветровому стеклу. Они ехали по авеню Рояль, мимо Компьенского дворца. По площади шли немецкие солдаты. Люси не стала подробно рассказывать сыну о том, как прошел ее визит в супрефектуру, а он не осмелился расспрашивать. Она лишь сказала, чтобы ободрить его:

— Супрефект подтвердил, что нам не о чем беспокоиться.

11

Париж, март 1941 года. В особняке семейства Сован д’Арамон повисла тяжелая тишина, прерываемая лишь треском радио. Бертран изнывал от тоски. Национальное собрание — нижняя палата парламента — прекратило работу, и у него больше не было трибуны для выступлений. Вместо парламента с его шумными депутатами в Бурбонском дворце расположилась военная комендатура зоны «Большой Париж». Граф проводил целые дни, запершись в своем кабинете с радиоприемником. Закончив читать газеты, он слушал классическую музыку и театральные программы на «Радио Париж». Увлекался он и политическими передачами. Некоторые из них откровенно поощряли доносы, например Répétez-le[11], полностью посвященная обличительным письмам. Сюзанна не могла понять, зачем он продолжает слушать это безобразие. Она неоднократно врывалась в его кабинет и решительным жестом выключала радиоприемник. Она бы предпочла, чтобы он сходил куда-нибудь, вместо того чтобы метаться взад и вперед, как загнанный зверь. Она знала, что это могло кончиться встречами с женщинами легкого поведения, но ей было уже все равно. В свою очередь, она стала больше, чем обычно, заниматься домашним хозяйством. В эти времена дефицита и ограничений нелегко было достать нормальную еду. Их кухарка Сесиль ежедневно в пять утра отправлялась в магазины на улице Вавилон, где они были зарегистрированы. Вооружившись продовольственными карточками и талонами на питание, она часами стояла в очередях ради нескольких подгнивших овощей или маленького кусочка мяса. Иногда продукты заканчивались еще до того, как она успевала войти в магазин. Каждую неделю графиня выдавала ей некоторую сумму денег, чтобы она могла дополнить эти скудные регламентированные покупки продуктами, приобретенными на черном рынке. Конечно, за них приходилось переплачивать, но консьержка в соседнем доме предлагала овощи, фрукты и мясо прямо из деревни. Несмотря на все эти меры, сахара не хватало, кофе был полупрозрачным, бифштекс — тонким. Каждый день представлял собой схватку с бытом, в которой приходилось действовать все более изобретательно, чтобы приспособиться к дефициту. Курятина закончилась? На воскресный обед подавали голубя. Чтобы вырваться из этой удушающей рутины и на секунду забыть о новых антиеврейских выпадах, которыми пестрели газеты, они позволяли себе некоторые безумства. Раз в неделю граф и графиня отправлялись в ресторан, чтобы насладиться полноценной едой, как и до войны. Удовольствие от их любимых устриц в «Прунье» или обеда в «Тур д’Аржан» было приправлено стыдом, но от этого становилось еще острее.

И вдруг у Сюзанны пропало желание куда-либо выходить. Одно за другим она отклоняла предложения мужа, всегда находя уважительную причину, чтобы остаться дома. Опера? Там ставят исключительно Вагнера, и весь партер забит неотесанными немецкими офицерами. Воскресные дневные концерты в Гаво или Плейель? Раз еврейские музыканты туда не допускались, она не видела причин поддерживать эти позорные мероприятия. Утренние спектакли? У нее больше нет настроения для комедий. Даже их еженедельные визиты в рестораны пришлось