— Гретта, это не его вина, что я не могу его любить.

— Ну и отлично, — буркнула она. — Не придется выносить вид его оранжевых чулок, когда я приходила бы тебя проведать.

— Тогда, — подала голос Беатрис, — пойдемте в церковь.

— Нет, нет, я так устала! — застонала я.

— Чем скорее ты посмотришь на Регента и потрогаешь амулет, тем скорее сможешь пойти домой отдыхать, — отрезала Беатрис. Я настолько не привыкла слышать от нее такие решительные заявления, что больше не сопротивлялась.

* * *

Мы вошли в маленькую часовню. Регент сидел, склонившись над пюпитром с нотами, и что-то писал. Когда он поднял голову и увидел нас, скорбное выражение его лица несколько смягчилось.

— Кетура! — обрадовался Регент. Он почти что улыбнулся — я едва узнала его с этим намеком на улыбку на лице. — Твой кузен Билл — в точности такой, как ты обещала. Благодарю, что послала его ко мне. Наш хор сможет выступить перед королем!

Беатрис, покраснев до ушей, деликатно указала на карман моего передника. Тем временем Регент рассыпался в похвалах голосу моего кузена, а потом, снова опечалившись, заметил:

— Как странно, что ты, будучи из одного с ним рода, не получила и толики его таланта!

Я собралась с духом и опустила руку в карман. Глаз дергался вверх-вниз и влево-вправо так энергично, что чуть не выпрыгнул из моей ладони.

Я слегка качнула головой, подавая знак Беатрис, и та обратила на Регента обиженный взор, как будто он ужасно подвел ее.

— Господин Регент, — произнесла она, — Билл сказал мне, что знает причину вашей постоянной печали. Он говорит, это потому, что вы одиноки. Потому что вам нужна жена.

Я ахнула, удивленная такой дерзкой речью моей робкой подружки. Гретта спрятала улыбку.

— Тогда он столь же проницателен, сколь и талантлив, — ответствовал Регент. — Он разгадал мою тайну. Я и вправду одинок, но жениться не могу.

— Почему? — изумилась Беатрис.

— Если я стану растрачивать свою любовь на женщин, для музыки ничего не останется. Так учила меня мать.

— Да ведь вы уже взрослый! — воскликнула она.

— Я все равно слышу ее голос, даже сквозь музыку: «Помни, сын мой: музыка, и только она одна, вознесет тебя в небеса».

Он обшаривал глазами пустое пространство над головой, словно пытался высмотреть призрак матери. Потирал суставы пальцев, как будто они ныли.

— Она учила меня каждый день отрекаться от мирских вещей. Все они — зло, говорила она. Музыка же, говорила она, — это язык небес. Я должен посвятить музыке всего себя.

— Она где-то поблизости, господин Регент? Я думала, вы приехали издалека.

— О да, она близко, хотя и не в таком месте, куда можно дойти ногами или доехать на лошади. Но она близко. Я чувствую это. Когда я делал ошибку, играя на органе, мать била меня по пальцам тонкой золотой линейкой. Я и сейчас ощущаю эти удары — всякий раз, когда желаю любить что-то другое.

Беатрис мягко проговорила:

— Ну что вы, не может же все быть так плохо!

— Мать хотела стать супругой Господа, но ее отец этого не позволил. Боялся, что Господь накажет его, обнаружив, какую мегеру он вырастил из своей дочери. Поэтому он выдал ее замуж за органного мастера, который слишком много пил. Она воспитала из меня музыканта. Я еще не умел произнести слово «мама», а уже мог сыграть сонату. Каждый миг бодрствования я занимался музыкой. Материну линейку я называл «Зуб», потому что она больно кусалась.

— Как мне жаль вас! — сказала я. Беатрис поахала в знак сочувствия, а Гретта прижала ладонь к губам.

— А тебе — тебе жаль, Беатрис? — спросил Регент с глубоким чувством.

— Господин Регент, ваша музыка напоминает мне обо всех печальных мыслях, которые я когда-либо передумала, — проговорила Беатрис. — Ваша музыка вывернула бы наизнанку сердце самого Князя тьмы. Быть может, если бы вы сделали ее… чуть веселее, вы меньше слышали бы голос вашей матери и кто-то смог бы утешить ваше сердце.

— Мне нет другого утешения, кроме музыки, — грустно ответил он. Потом сел за орган и заиграл такую траурную мелодию, что я вылетела вон из церкви.

Гретта с Беатрис вскоре нагнали меня.

— По крайней мере, ты попыталась, — сказала Гретта.

— Должно быть, это все же Бен, — сказала я. — Глаз просто ждет, когда я испеку пирог, за который мне дадут звание Лучшей Стряпухи. Я уверена.

Беатрис погладила меня по руке:

— Отдыхай. Позже придумаем что-нибудь с пирогом.

Я помотала головой и, хотя все мое тело ныло от изнеможения, шла, не замедляя шага.

— Нет времени. Ярмарка открывается завтра, и если допустить, что у меня есть хоть малейшая возможность дожить до нее, я должна сегодня печь пироги.

* * *

Когда мы пришли домой, Бабушка возилась в саду и выглядела так хорошо, что моя душа возрадовалась, а тело обрело новые силы. Я принялась за пирог с кабачком.

Не успела я управиться с ним, как раздался стук в дверь. Гретта поднялась, чтобы открыть. На пороге стоял Бен Маршалл и баюкал еще один кабачок размером с младенца. Держа в одной руке деревянную ложку, а в другой мутовку, я с сияющим лицом шагнула к нему. За его спиной маячила Падма, сжимавшая в объятиях несколько кочанов латука.

— Заходи, Бен, — пригласила Бабушка, — и ты, Падма. Кетура как раз приготовила пирог с твоим чудесным кабачком, Бен, и мы собирались попировать. Садитесь, садитесь оба. Как нам повезло, что ты выращиваешь такие огромные овощи, Бен, потому что у тебя тогда есть, чем делиться.

— Я принес еще один. Кетура, ты вся в муке! Ты такая… красивая.

Ох, милый Бен, подумала я. Добрый, надежный Бен. Но как бы мне не пришлось вечно ходить обвалянной в муке с сахаром, чтобы он находил меня красивой! При этой мысли я почувствовала себя еще более усталой. Но все равно Бен очень милый.

— Мне подумалось, — сказала Падма, — что это так великодушно со стороны Бена — раздаривать кабачки беднякам, и я решила принести латук. К тому же меня попросила пойти матушка Маршалл.

Бен глянул на нее как на бродячую кошку, увязавшуюся за ним домой. Бабушка подала им по куску моего пирога, и Бен тут же принялся уплетать за обе щеки.

— Практикуюсь перед завтрашними соревнованиями, — пояснила я, всей душой желая, чтобы для меня настало это самое завтра.

Падма тоже села за стол и с готовностью попробовала пирог.

— Потрясающе вкусно! —