Шрифт:
Закладка:
— М-да, — поднимаясь с земли и отряхиваясь, — проговорил Игнатьев. — Господин Су Шунь действительно злопамятен.
— Редкая сволочь, — выругался Баллюзен, переводя дыхание.
— А злыдень-то шустёр, — продолжая держать револьвер наготове и загораживая собой Игнатьева, сплюнул Скачков и только сейчас заметил, что малолетний нищеброд до сих пор боится шелохнуться. — Пшёл, прищепа! — притопнул он ногой и скорчил свирепую рожу.
Повторять пришлось Татаринову, по-китайски. Он хорошо знал пекинский диалект, и не упускал случая поговорить на кантонском наречии. Мальчишка понял и попятился к воде, не сводя глаз с револьвера, поблескивавшего воронёной сталью в руке Дмитрия.
Игнатьев потеребил разорванный погон и поднял с земли нож, наточенный, как бритва. Лезвие было в крови: клинок рассёк кожу плеча. Он передал его Скачкову и зашагал в сторону набережной, изредка морщась от боли.
За спиной, за лесом, вдалеке сгорало солнце, а впереди, идя навстречу, широко раскрывала объятия глухая шанхайская мгла.
Вернувшись в посольство и усадив Игнатьева в простенок между широкими окнами, предварительно закрыв их шёлковыми шторами, Дмитрий с величайшей осторожностью помог Игнатьеву снять испачканный кровью мундир, оголил его плечо и обработал резаную рану йодоформом. Затем начал усердно бинтовать, часто вздыхая: переживал по поводу случившегося — это его вина, не уберёг.
— Чего это ты завздыхал? — бодрым голосом спросил Игнатьев, зная, что рана пустяковая и быстро заживёт.
— Да так, — уклончиво ответил Скачков. — В Петербурге-то, поди, белые ночи, заря с зарей целуются.
— Соскучился?
— А то, — голос камердинера был грустным.
После ужина Николай собрал членов посольства, рассказал о покушении и строго-настрого запретил касаться этой темы в разговоре:
— Плохо, если тебе угрожает сосед, но ещё хуже, если грозится прохожий. Так говорят китайцы и они правы. Нам лучше умолчать о происшедшем. Европейские правительства умеют экзальтировать публику и всячески подогревать её корыстный интерес. Я не желаю будить в союзниках азарт погони, травли. Азарт мутит рассудок. Я нарвался на грубость пекинских чинуш, получил от ворот поворот и не хочу осложнений с послами Англии и Франции. Задача чрезвычайно сложна: необходимо тесно сойтись с союзниками и сохранить при этом свой нейтралитет. В будущем нас ждут переговоры с Цинами, но и союзникам от них не отвертеться. Легко пересаживаться с осла на лошадь, а вот с лошади на осла — всегда мучительно. — Он хотел улыбнуться, но лицо Вульфа раздвоилось и поплыло куда-то вбок. Ему стало дурно. Язык онемел, по телу поползли мурашки, а настольная лампа стала испускать зелёный свет. Его внезапно вырвало, и он потерял сознание.
Баллюзен подхватил его на руки, кликнул камердинера, и они вдвоём перенесли задыхающегося Игнатьева на диван, чувствуя, как он слабеет.
Татаринов взял вялую руку и нащупал пульс. Затем приник ухом к груди, послушал сердце — перебои. «Плохо дело», — испуганно подумал он и попросил Дмитрия принести злополучный нож. — Только осторожно! — крикнул вслед, — нож может быть отравлен.
Игнатьеву промыли желудок и по каплям стали вливать через нос целебную смесь.
— Похоже на корейский корень, — сказал драгоман, когда осторожно, через тряпку, взял в руки злополучный нож и понюхал лезвие. Пахло травяным ядом. — Так называемый «пёстрый глазок» — зеркало смерти. Войди нож глубже, сердце бы остановилось. Никто так быстро не рубит головы, как маньчжуры, никто так не любит казнить, как Су Шунь, — вспомнил Татаринов слова Попова и впервые пожалел, что тот остался в Пекине. Его «китайский» опыт сейчас бы пригодился, был бы весьма кстати.
Вскоре щёки Игнатьева перестали дёргаться, а пульс пришёл в норму.
— Да, — пробормотал Вульф, — искать своё в неведомом — тяжёлая работа, не из лёгких…
— А главное, опасная для жизни, — сокрушённо вздохнул Баллюзен и уставился в пол.
Так, без сна, они и дождались рассвета.
Глава XVII
Игнатьев бредил. Никого не узнавал. Татаринов поехал к Лихачёву — командиру эскадры. Сообщил о несчастье, о том, что они вынуждены никому не говорить о покушении: сохраняли строжайшую тайну.
Лихачёв немедленно отправился на фрегат «Светлана» и вернулся с судовым врачом, который осмотрел Игнатьева и, сосчитав удары его сердца, задумался.
— Одна надежда на молодость и сильный организм, — сказал он после длительного размышления и стал раскладывать аптечку. — По всей видимости, — обратился он к Татаринову, взявшему на себя роль «народного целителя», — состав яда очень сложный. Только этим можно объяснить внезапный бред.
— Какова обязанность стрелы? — в пятый или шестой раз приподнимался на локтях Игнатьев и невидяще смотрел на Вульфа. — Лететь! — уже привычно отвечал он комнатному потолку и в изнеможении падал на подушку.
— А какова обязанность стрелы, выпущенной в цель? — Его трясло, губы синели, и он с трудом ворочал языком. — Попасть в неё, попасть! — Голос его срывался, и он надолго умолкал, чтобы вновь заговорить: — Вот этой стрелой вы и являетесь. Вам нужно достичь цели. Поразить её.
Сосредоточьтесь.
— Плетёт из ветра шляпу, — неодобрительно покачал головой судовой врач и со свойственным многим армейским эскулапам цинизмом криво усмехнулся. — Это называется: покойник страшно возбудился, когда недооценили тяжесть его состояния.
— Типун вам на язык! — не на шутку осердился Вульф. — Несёте чепуху!
— Простите, — извинился медик, поняв, что сморозил глупость.
Татаринов поднялся с кресла и распахнул створки окна. В комнату ворвался свежий воздух, принёсший с собой аромат магнолий и омытой росою травы. «Мелкая рыба любит тёплую воду, а крупная ищет холодную», — подумал он и выглянул в окно. Солнце ещё не поднялось над морем, но верхушки облаков уже окрасились в нежно-золотистые тона. Быстро-быстро, со свистом в крыльях, пролетели дикие утки, за ними потянулись чайки. Во дворе расставлял караул хорунжий Чурилин. Слышен был его хриплый, начальственный голос. Тихо, еле слышно, шелестел бамбук.
