Шрифт:
Закладка:
При взгляде на девушку атаман плотоядно улыбнулся. В этом, впрочем, не было ничего удивительного. Гораздо удивительнее, что неожиданно заморгал глазами и Загорский.
– Мэри Китс, – представилась барышня с фотоаппаратом, – репортер «Дейли Телеграф». Я хотела бы взять у вас интервью и написать цикл репортажей о гражданской войне.
По-русски она говорила с забавным акцентом, но довольно правильно.
– Ах да, – сказал атаман. – Я вспоминаю, мисс Китс, мне приходила телеграмма от вашей газеты. Я к вашим услугам сразу, как только господин Загорский нас оставит.
Репортерша метнула на Загорского мгновенный взгляд. За какую-то секунду она осмотрела его с ног до головы и тут же отвела глаза. Какой вердикт она вынесла после осмотра, понять было нельзя – лицо англичанки не изменилось.
– Благодарю за беседу, – сказал Загорский атаману, слегка поклонился девушке, которая никак на этот поклон не ответила, и вышел вон.
– Харачины, ваше превосходительство, не забывайте о харачинах! – послышалось вслед ему, и дверь за его спиной захлопнулась как бы сама собой… Спустя секунду из-за двери донеслось вкрадчивое мурлыканье атамана.
Неизвестно, о чем Семёнов мурлыкал с английской барышней, однако вскоре после ее ухода явился к атаману его особо доверенный командир, полковник Афанасьев. Семёнов попросил его тайно подготовить письмо к большевикам со следующим предложением. Он, атаман, вместе с верными ему частями покинет Забайкалье и уйдет воевать в Монголию и Маньчжýрию. За это советское правительство должно финансировать всю его деятельность на Востоке…
– В каких объемах? – спросил Афанасьев.
– В достаточных, – сухо отвечал Семёнов, но, подумав, немного смягчился. – Ну, скажем, за первое полугодие – 100 миллионов иен. Кроме того, Кремль обязуется оказывать мне помощь до вооруженной силы включительно, если моя деятельность будет совпадать с интересами Советов.
Афанасьев только головой покачал: однако! А мы что обязуемся?
– А мы, – торжественно отвечал Семёнов, – обязуемся полностью вышибить с материка Японию и создать независимую Маньчжурию и Корею.
– Утопия, – сказал Афанасьев.
– Это мы с тобой знаем, – отвечал атаман, – а им невдомек. Не забывай, что я не хрен собачий, а верховный правитель России, меня этим титулом сам Колчак наградил. И вот еще что. Письмо это подготовь без секретаря и машинистки, чтобы ни одна сволочь не пронюхала.
Тут он на секунду задумался.
– Мы вот как сделаем. Ты письмо составишь, я перепишу его своей собственной рукой. Пусть будет на бланке моей канцелярии, но без номера и печати…
– Кому адресовать? – спросил полковник.
– Никому, – усмехнулся атаман. – Пусть будет без конкретного адресата.
– А кому тогда доставить?
Атаман снова задумался. Потом сказал, что надо устроить так, чтобы письмо попало в руки руководству просоветской Дальневосточной республики. Те уже поймут, куда его направить.
– И вот еще что, – Семёнов смотрел на Афанасьева, прищурясь. – Пометим письмо задним числом, скажем, седьмым августа сего года. С той поры много воды утекло, и так оно будет лучше, когда придет пора торговаться…
Ганцзалин сидел перед кружкой пива, хмурясь и кусая ногти. Эта противная гигиене привычка появилась у него в последние годы, причем происхождение ее понять было совершенно невозможно. Нестор Васильевич полагал, что все дело в расшатанных нервах, Ганцзалин – что ногти его с некоторых пор стали расти слишком быстро. Они расположились в небольшом кафе, попивая пиво с гренками и наслаждаясь лучами холодного предзимнего солнца.
– Что за харачины такие? – полюбопытствовал Ганцзалин.
– Есть одно монгольское племя, – отвечал Нестор Васильевич. – Мужчины его славятся необыкновенной жестокостью, точнее, не жестокостью даже, а безразличием к чужим страданиям.
– Подумаешь, – пожал плечами Ганцзалин, – китайцам тоже наплевать на чужие страдания.
– Может быть, – согласился хозяин, – вот только китайцы обычно не скачут на лошадях по степи, вооруженные винтовками и саблями, не грабят всех, кто попадется у них на пути, и не убивают всех, кто окажет им сопротивление. Вероятно, не все племя харачинов таково, однако хватает нескольких банд башибузуков, чтобы держать в страхе всю степь.
Ганцзалин сидел задумчивый. Ему казалось, что после принятия буддизма монголы потеряли весь свой боевой дух и максимум воинственности, который они себе позволяют – это зарезать барана к приезду гостя.
– Как видишь, нет правил без исключений, – заметил Нестор Васильевич. – В нашем случае харачины и составляют такое исключение. Я кое-что про них узнавал и, скажу тебе честно, – не хотел бы я стать у них на пути.
– Значит, Семёнов обещал натравить их на нас?
– Да, если мы попытаемся сбежать…
Они умолкли. Непонятно было, сколько придется ждать результата переговоров между большевиками и атаманом. Однако, по мнению Загорского, они и так потеряли слишком много времени. Им нужно ехать искать Унгерна, точнее, алмаз «Слеза Будды», а сидение в ставке Семёнова никак не приближает их к цели.
– Я слышал, что Унгерн атакует Ургу, – сказал Ганцзалин.
– Да, и пока, кажется, безуспешно, – кивнул Нестор Васильевич. – В Урге стоит многотысячный китайский гарнизон, Азиатская дивизия барона гораздо меньше. Как известно, Унгерн ничего не боится и лично ходит в кавалерийские атаки. Монголы считают его божеством войны: якобы именно поэтому пули его не берут. Я же полагаю, что барон – обычный смертный, хотя и безусловно храбрый человек. Я опасаюсь, что в одном из боев его могут убить, и алмаз будет утрачен для нас навсегда. Поэтому, с одной стороны, ждать мы не можем, с другой – стать жертвой харачинов я тоже бы не спешил.
– Нужен план, – сказал Ганцзалин важно.
Загорский засмеялся.
– Твоими устами, дорогой друг, глаголет истина. План нужен всегда, а лучше – несколько, про запас. План придумать не так трудно, однако требуется, чтобы он был хорошим. Плохой план выдумать легко, но трудно воплотить его в жизнь. Хороший же план, напротив…
Тут он неожиданно умолк, глядя куда-то в сторону двери. Ганцзалин, сидевший к нему лицом, обернулся и увидел, что в кафе вошла незнакомая русоволосая барышня. Впрочем, слово «барышня», под которым принято понимать нечто воздушное и кисейное, к посетительнице мало подходило. По виду это была чрезвычайно решительная молодая женщина. Если бы помощник Нестора Васильевича присутствовал при разговоре хозяина и атамана Семёнова, он бы сразу узнал корреспондента «Дейли Телеграф» Мэри Китс. Сейчас, правда, она была одета не в кавалерийский костюм, а в изящную бордовую пелерину, под которой, после того как ее сняли, оказалась белая блузка и красная юбка.
