Вот уже второй месяц на дальнем полигоне, подальше от случайных глаз, специально созданное отделение штурмовиков под руководством Барса нарабатывает тактику. Меняется и количество бойцов в группе, и состав спецов, и техническое оснащение в зависимости от конкретной задачи. Разумеется, прорабатываются различные варианты экипировки и вооружения каждого бойца отдельно.

Но только реальный бой может дать ответы на конкретные вопросы. Например, что лучше: относительно лёгкая кираса, прикрывающая только туловище, или максимальный тяжеленный доспех, закрывающий почти всё тело и значительно снижающий подвижность бойца, или какой-то промежуточный вариант? Ручной пулемёт или по автомату в каждой руке? А может, вообще огнемёт?

Прервав свои ушедшие чуть в сторону размышления, Мол ещё раз пробежал глазами по курсантам. «А хорошо стоят, не дёргаются. Похоже, уже поняли, что у нас дёргаться себе дороже выходит. Но немного помариновать не повредит, пусть позлее будут, а то стоят, глазами лупают, как удавы».

Мол не собирался проводить шестьдесят девять поединков по классическим правилам. Почти семь десятков крепких, битых парней, младших командиров РККА – это вам не бабушка чихнула. Да к тому же ни калечить, ни убивать их нельзя. Даже тест по выталкиванию, аналогичный тому, которым их только что проверяли взводные наставники, потребует от него максимальной концентрации и умения. «А может, ну его нафиг, пусть между собой, а я со стороны погляжу…»

Додумать свою идею Мол не успел, переключившись мыслями на человека, вышедшего из тренерской комнаты. Старший инструктор Пласт, в миру Степан Ерофеевич Щербин, не спеша, с чувством собственного достоинства направлялся к собравшимся в центре зала бойцам. Случайный человек, не знающий Степана Ерофеевича и впервые увидевший его эдак вальяжно ступающим голыми ступнями по разноцветным матам, мог с лёгкостью принять его за члена Всесоюзного добровольного общества пролетарского туризма, решившего сделать пару наклонов перед ежедневным турниром в домино под пару кружечек холодного светлого пива.

Сторонний наблюдатель увидел бы не старого ещё мужчину лет пятидесяти, одетого в солдатское галифе и светло-зелёную застиранную майку. Такая форма одежды позволяет рассмотреть как развитую мускулатуру на руках, так и наметившийся животик. Седые коротко стриженные волосы гармонично дополняли усы а-ля Чапаев и кустистые брови того же стального цвета. Можно сказать, что природа наделила Пласта благородным монохромным экстерьером. Колючие глаза с хитринкой говорили о том, что товарищ Щербин человек себе на уме, а широкая улыбка сообщала, что он вполне доволен жизнью и с оптимизмом смотрит в завтрашний день. И наконец, сломанный нос с горбинкой придавал образу завершённость, туманно намекая на возможные ошибки молодости.

Но случайные люди в это помещение не могли попасть по определению. Что касается конкретно Мола, то он, будучи ещё учеником Пласта, до дна испил чашу отеческого вразумления и однозначно был для Степана Ерофеевича родным если не по крови, то по духу человеком. Но даже он не знал некоторых эпизодов из биографии потомственного дворянина, его высокоблагородия казачьего есаула Степана Ерофеевича Щербина.

Пласт

Степан Ерофеевич родился шестьдесят восемь лет назад в станице Пластуновской в семье потомственного казака Ерофея Степановича Щербина. Но позывной Пласт получил только на закате своей жизни и отнюдь не по названию родной станицы. Степан Ерофеевич был одним из последних представителей уникального рода войск – пластунов.

Пластунские казачьи отряды появились в начале XIX века в результате череды войн на южных рубежах Российской империи. Набираемые из самых опытных казаков Черноморского казачьего войска, пластуны, по сути, выполняли функции пограничной стражи и одновременно сил специального назначения. Богатый на конфликты с участием России XIX век и перманентная полувековая война на Кавказе сделали пластунов элитой профессиональных военных, непревзойдёнными разведчиками, диверсантами, снайперами.

Универсальность пластунов позволяла использовать их в самых разных качествах. Если на Кавказе они оказались незаменимы в качестве диверсионных и антидиверсионных подразделений, то при обороне Севастополя пластуны снайперским огнём из нарезных штуцеров выбивали артиллерийскую прислугу неприятеля, что позволяло нейтрализовать артиллерию противника.

Подразделения пластунов, принимавшие участие во всех войнах империи, были многократно отмечены самыми высокими наградами. Например, 2-й Кубанский пластунский батальон получил Георгиевское знамя с надписью «За примерное отличие при обороне Севастополя 1854 и 1855 годов». А 6-й Кубанский пластунский батальон за сражение в Сары-камыше в январе 1915 года получил право на ношение вензеля императора. Тогда, не сделав ни единого выстрела, пластуны смогли проникнуть в расположение турецких войск и устроить там настоящую резню.

И хотя к концу XIX века старинная кастовость пластунов начала размываться, дед, герой обороны Севастополя, и отец, георгиевский кавалер за Шипку, воспитывали Степана так, чтобы не вздумалось опозорить честь рода. Степан семью не позорил, служил справно, в чинах рос и на первую свою войну – Русско-японскую – отправился подъесаулом в составе 2-й Кубанской пластунской бригады. Прекрасная выучка и острый ум позволили Степану Ерофеевичу не только получить орден Святого Георгия четвёртой степени, но и выжить. Даже несмотря на то, что до конца войны Щербин, уже есаул, пытался выполнять наложенные на него обязанности по координации разведывательной деятельности всей бригады.

По роду своей деятельности ему приходилось взаимодействовать с большим количеством офицеров, от гвардии до флота. Многие из них поразили его своими шапкозакидательскими настроениями и, мягко говоря, слабой компетенцией. Причём количество таких «блаженных идиотов», как Щербин стал называть их про себя, росло прямо пропорционально расстоянию между штабом, в котором служил «блаженный», и неприятелем. Насмотревшись на творившийся в штабах бардак, домой Степан Ерофеевич приехал без единой царапины, но с твёрдым убеждением, что эта война превратилась в кровавый вшивый фарс прежде всего из-за недостаточной выучки офицерского корпуса.

О чём он и написал рапорт на имя военного министра Александра Фёдоровича Редигера, приложив нелицеприятные описания поступков и откровенно глупых решений конкретных офицеров. Думал ли он о последствиях? Думал, но напугать карьерными неприятностями человека, у которого на руках умирали его боевые товарищи, непросто. С детства знающий, что личное благополучие ничто в сравнении с благополучием Отечества, он не мог не попытаться указать власти на её ошибки.

Власть не стала раздувать скандал, а просто выкинула его с военной службы с диагнозом, позволяющим при желании законопатить больного в сумасшедший дом. Уставший от войны и смертей Степан не очень расстроился – всё-таки награды и чин у него отобрать не посмели – и вплотную занялся воспитанием детей.

На первую империалистическую он попал осенью 1916 года добровольцем. Сыновья ушли по призыву раньше отца: один осенью 1914 года, второй весной 1916-го. Живы ли они сейчас или сгинули