взглянула Ветру в глаза, в них я увидела то, что боялась увидеть. В них плескалось разочарование и усталость. Похоже, он не ждал от меня подобных откровений, А я не могла больше держать все переживания в своей душе. Ни один человек не знал обо мне с Морем, и порой мне казалось, что сердце треснет пополам от невысказанной боли.

Ветер молчал. Он перестал нарезать овощи, почти с самого начала моего рассказа сидел напротив и глядел на меня как-то странно. Но вот, наконец, тяжело вздохнув, он тихо спросил:

— Когда ты окончательно поняла, что не полюбишь своего Мужа почему ты не развелась?

— Я понимала, что так живут многие семьи. Тем более мне даже грешно было жаловаться. Муж-то мой не пьёт, меня не бьёт, не изменяет мне. Просто нет любви между нами. Но так многие ведь живут, правда? Вот и я решила, что ради сына мы будем считаться нормальной семьёй.

— А когда ты встретила того…, того кхм, мужчину? Почему ты не ушла от Мужа? — Ветер устало потёр глаза.

— Если бы я видела, что мой уход от мужа приблизит меня к совместному жительству с Ним…, я бы ушла. Но я понимала, что он-то жену и детей своих не бросит. Даже ради меня. Даже ради любви. Долг для него стоит на первом месте.

— Я думаю, сейчас тот самый случай, чтобы рассказать тебе о том, как я оказался твоим соседом… — Ветер поднял на меня свои глаза, цвета расплавленного шоколада и в них я увидела то, от чего по телу побежали мурашки.

Ветер встал из-за стола, достал из моего шкафа бутылку виски, которую он как-то принёс со старой работы. В наши пьяные откровенные пятницы мы пили либо вино, либо виски добавляли в кофе. Эта бутылка была даже не распечатана. Взяв со стола два бокала, он наполнил каждый из них наполовину. Один поставил передо мной, второй держал в руках, слегка покачивая, наблюдая, как янтарная жидкость лизала стеклянные стенки.

— Я никогда тебе не рассказывал о том, как переехал сюда, стараясь забыть свою прошлую жизнь. Но сегодня мне хочется с тобой этим поделиться. Думаю, моя история откликнется у тебя в душе.

Мои родители развелись, когда мне было восемь. У меня в памяти до сих пор встают образы из прошлого: страшная ссора, слёзы и мольбы отца не уезжать, гневные речи мамы и её решимость, когда она собирала наши вещи. Мы взяли с собой лишь одну лёгкую полупустую сумку на двоих. В которой была одна моя игрушка — синий заяц с оторванным ухом, пара моих скомканных вещей и несколько наспех брошенных платьев моей мамы, которые она в гневе сорвала с вешалки, повреждая ткань. Мы на последние деньги купили билеты в далёкий город N, о котором в своей невзрослой жизни я ни разу не слышал. Помню перрон, серые равнодушные лица прохожих, все толкаются, гудок поезда и жёсткое сидение плацкартного вагона. Мы приехали в незнакомый мне до этого город, в котором жила мамина сестра. Я видел её всего несколько раз за свои восемь лет. Помню, уже смеркалось и срывался мелкий снежок. Холодно было очень, а на мне была лёгкая осенняя курточка. Я ёжился и всё бежал за мамой, которая решительными шагами пересекала привокзальную площадь. Я семенил за ней до автобусной остановки и, сойдя со старого ржавого скрипучего автобуса, до дома тётки. Мы прожили у неё тогда два долгих года. Тётка оказалась сварливой и отчего-то люто невзлюбившей меня. Сказать, что я был сильно балованным ребёнком, я не могу. Но моё присутствие раздражало мамину сестру до головной боли, от которой она потом лежала в своей постели и жалобно, даже скорее не жалобно, а надрывно, с укоризной стонала. У нее не было своих детей, и присутствие в доме ребёнка было для неё тяжёлым испытанием. К счастью, через два года мы съехали в комнату коммунальной квартиры на другой конец города. Это было неплохое для меня время. Мы с мамой были вдвоём и, нуждаясь друг в друге, духовно сблизились. Но и здесь мы надолго не задержались. Маме предложили работу в соседней области, и нам пришлось переехать. Отца я не видел с восьми лет, но он и не рвался к общению со мной. Переехав в ещё больший город, чем тот, в котором мы несколько лет прожили, жизнь потекла совсем иначе. Мама устроилась в крупное предприятие и перестала практически интересоваться моей жизнью. Она поздно возвращалась домой, уезжала в длительные командировки, и в свой переходный возраст я влился самостоятельно. Не горжусь своим поведением в то время, но без того меня не было бы сейчас меня настоящего. Не стану описывать всего, но скажу так, что вспоминать об этом мне неприятно по сей день. Когда я был на последнем году учёбы в школе моя мама вышла замуж во второй раз. Плотно занятая своей личной жизнью, она практически самостоятельно отрезала все нити, связывающие нас в моём детстве. Муж ей попался неплохой, но она была из тех женщин, что отдавались эмоциям на все возможные проценты. И я ей, как это ни грустно, только мешал. К тому времени она полностью утратила контроль надо мной и моей жизнью, а я, как это свойственно подросткам, которые росли на улице, был неуправляем. Мы много и серьёзно ругались. И наши отношения с мамой дошли до того, что она меня выставила из дома, заявив, чтобы я больше никогда не появлялся в её жизни. Ужасный, необдуманный поступок, не правда ли? Но ещё более безрассудным было с моей стороны поддаться юношескому максимализму и, собрав сумку, с несколькими смятыми вещами, и синим зайцем с оторванным ухом, ставший моим талисманом за эти годы, уехать куда глаза глядят. Уже отойдя от билетной кассы вокзала, я осознал, что в руке у меня был смятый билет в город, в котором я родился и рос восемь лет. Город, в котором я был счастлив и несчастлив одновременно. Город, который я потерял в одночасье.

Я приехал тогда к отцу ранним утром. Помню, как стоял у калитки его дома, в котором некогда жили мы с родителями. Калитка была не заперта, но входить я боялся. Отец не звонил мне девять лет, а пара звонков, которые делал я, встречались его сухим тоном, и вскоре я перестал звонить. Теперь же, будучи взрослым, я боялся, что здесь меня снова не ждут. Что отец, так же, как и мать, меня