тобой приехали всего на несколько дней туда. Но воспоминания меня греют до сих пор. Поэтому так важно наполнять нашу жизнь событиями. Создавать их. А мы с тобой за последний год виделись всего пару — тройку раз. Это преступно мало.

— Согласен. Но, Мышка, у меня своя фирма, которая требует много времени и моего личного присутствия. Каждый раз, когда мы с тобой уезжаем на несколько дней, рабочий процесс останавливается. Я не могу никому перепоручить свои обязанности и потом приходится усиленно нагонять упущенное время. Плюс у меня есть семья, как и у тебя. И не всегда мы можем сбежать от них так, чтобы это не было очень подозрительно. А с весны и вовсе своё свободное время я буду проводить на стройке собственного дома. Я так много построил домов людям, что теперь настало время для своего собственного. — Проговорил Море, одновременно нарезая лук для маринада.

А я, слушая его слова, поняла, что моя жизнь проходит от встречи к встрече с ним. В остальное время, пока мы не видимся, моя жизнь слово стоит на паузе. Но его жизнь не стоит на месте, она насыщенна и для меня в ней так мало выделено времени.

— То есть мы ещё меньше станем видеться, пока ты не построишь дом?

— Я что-нибудь придумаю, не переживай. — Море снял наручные часы и разминал теперь лук руками.

— Ты мне это уже обещал в ту поездку в горы. — едва слышно проговорила я.

— Что, Мышка? — он перемешивал мясо с луком.

— Ни-че-го. — бесцветно ответила я. Море продолжал размешивать мясо, а я вспомнила, как в ту поездку впервые ощутила укол собственной совести.

Я думала, что воспоминания о нашей поездке уже не такие яркие и не так болезненно будет вспоминать об этом. Но я ошибалась. Стоило потревожить их, и они как стайка испуганных голодных скворцов, которых прогнали с урожайного поля, разлетелись и снова осели в памяти.

«— Мышка, возьми в моём чемодане фотоаппарат, хочу, чтобы сегодня было много фотографий. — Море резал рыбу на стейки, хотел пожарить её на углях. — Я был здесь в 2008 году. О, знаешь, какие потрясающие здесь закаты! Хочу оставить на память как можно больше фотографий. Постарею и вспомнить не смогу. А так, взглянул на фото, и всё в памяти освежилось. — он улыбнулся своей же шутке, но я этого не увидела, а услышала по голосу. Прошла в соседнюю комнату, достала из-под кровати его чемодан, открыла. Сверху лежал хороший полупрофессиональный зеркальный фотоаппарат, а под ним рисунок на белом листе. Я не хотела что-то разглядывать в его чемодане, но увидела надпись «Папочке» на листе сверху. Сердце болезненно сжалось. Я взяла в руки рисунок. На нем детской рукой были нарисованы человечки: папа, мама и двое детей. Солнышко неровным оранжевым кругом выделялось в углу листа. Сзади нарисован был дом, а внизу неаккуратно, но старательно было выведено «люблю». На рисунок упала и разбилась капля. Я вытерла глаза, провела ладонью по нему, убирая слезинку, убрала лист обратно в чемодан и закрыла его. От слабости ноги подкосились, я присела на пол и закрыла ладонями лицо, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. Он нужен детям. А сейчас он рядом со мной, буквально за стенкой, готовит нам ужин и планирует сегодня фотографировать со мной закаты в горах. Кто я такая? Разве могу я его просить быть рядом со мной? Разве могу претендовать на него? Нет, не могу. Я ощутила себя такой несчастной. Нет, не то чтобы я не знала, что у него есть дети и жена. Просто они для меня всегда были призрачны, будто нет их. А когда я увидела прямое доказательство того, что они есть, что они из плоти и крови…, как же оказалось больно падать вниз, взобравшись так высоко. Слезы струились из глаз и разбивались о вельветовые коричневые спортивные брюки, в которых я сегодня была. Захотелось оказаться где угодно, но только как можно дальше от этого чемодана, который хранил в себе частичку семьи Моря. Хотелось перестать ощущать себя такой испорченной.

Я в одночасье стала себе так противна, будто на меня вылили ушат грязной воды, помоев каких-то. В горле стоял комок, слезы струились по щекам, я перестала их вытирать, плечи беззвучно тряслись. Я со всей полнотой чувств ощутила, что наша связь с Морем может причинить кому-то боль.

— Что такое, Мышка? Ты плачешь? — он зашёл в комнату и обнаружил меня сидящей на полу и отчаянно жалеющей себя. Слезы промочили брюки, нос покраснел и распух, а глаза щипало от попавшей в них туши. — Что произошло? — голос его был как мёд сладок и нежен. Он обволакивал меня.

— Я п-плохая и мне н-надо уехать сегодня ж-же. — от рыданий началась икота, как со мной бывало с самого детства, и я не могла с этим ничего поделать. Я понимала, что выгляжу не лучшим образом, но мне было решительно всё равно.

— О чем ты говоришь? Почему ты плохая? Я ничего не понимаю. — что мне нравилось в нем, так это то, что он никогда не повышал голоса. Даже когда всё шло непонятно как, он всегда себя держал в руках и не унижался до крика. Вот и теперь спокойно и рассудительно спрашивал, в чём причина моей истерики. Но я не могла говорить не икая, а это меня саму начинало раздражать. Потому я молча открыла его чемодан одной рукой, всё ещё сидя на полу, и, вытащив рисунок его дочери, протянула лист. Он молча смотрел на рисунок и по тени, пробежавшей по красивому лицу, я поняла, что он его не видел. Очевидно, уже после того, как он собрался, ребёнок положил его в чемодан.

— Ты нашла это в моем чемодане?

— Д-д-а.

— Мне жаль. Если бы я знал, что он там лежит, я бы не просил тебя заглянуть в него и взять фотоаппарат. — я слышала искренность в голосе, и оттого еще горше стало на душе. Я поняла, что и Море испытывает те же эмоции, и ему тоже невообразимо тяжело так жить, как живём мы. Иметь семью, улыбаться родным детям, говорить, что все хорошо, но ощущать, как ты несчастен в браке и желать быть далеко от всего с единственным человеком. Нет, это не значит, что дети не нужны, разве это возможно? Но как хочется забрать детей, его и моих, и оказаться вместе с ними далеко-далеко, пусть даже здесь, высоко в горах. Ощущая себя одной большой семьёй. Но это невозможно.