Нет.

«Пустота» – это когда тебе хотелось иметь хоть что-нибудь радостное, интересное, привлекательное, хоть что-то, что было до того, пока ты стал таким.

Это совершенно безумное чувство, когда в тебе вопила буря эмоций, тебе хотелось кричать обо всём, что ты чувствовал, но ты не мог. Ты не мог этого сделать, потому что эмоции опустошили тебя. Тебя морально сожгло то, что тебе раньше было так дорого. И винил ты во всём себя. Ты боялся выходить на улицу, чтобы не встретить знакомые лица, которые обязательно захотели бы спросить, как ты. А ты не сможешь сказать и слово, потому что не можешь.

Моральное опустошение – это одно из самых сильных чувств. Одно из самых мёртвых.

Ты сидел днями в комнате, читал грустные книги, коротал время за сочинением очередных постов в Instagram. Даже твои любимые вкусности перестали приносить тебе радость, потому что прошло то время, когда ты мог есть их и получить удовольствие.

Никакие слова не помогут человеку перебороть это. Он сам должен постараться оставить сожжённый пепел себя в прошлом, и взять новую спичку, которая будет гореть долго, и крепко держать её в руках, и не дать погаснуть и рассыпаться.

Я помнила это чувство пустоты, ведь когда-то однажды уже с этим сталкивалась. Но сейчас… это была другая пустота. Пугающая. Неизвестная. Странная.

И самое главное – живая.

Да, именно живая. Она повелевала мной, как гипнотизёр управлял своей марионеткой, в которого превратился очередной жалкий человек. Она сквозила во мне, как корабли по океану, плыла от конечности до конечности, пиратами захватывая то одну часть души, то другую, видела моими глазами, дышала моим носом, слышала моим ушами, говорила моим ртом – как злой дух, вселившийся в мореплавателей, или сирены, затмевающие разум бедных мужчин своим пением. Я не чувствовала себя, но в то же время ощущала себя как никогда реальной.

Странно. Всё странно – от шевеления пальцев до восприятия мира.

А внутри – мертво сердце.

Мертвы чувства.

Мертва я.

– Делора!

Чисто рефлекторно я обернулась на знакомый голос. Ко мне шёл Джозеф, одетый в длинное тёмно-бежевое пальто, чёрный шарф и такого же цвета шапку. Снег хрустел под его быстрыми шагами, каштановые волны покрылись крупинками снега, как и вся его одежда, лицо озаряла улыбка, в голубых глазах, которые, казалось, наконец-то избавились от неведомой мне его печали, плескалась радость. Он выглядел совершенно здоровым, бодрым и весёлым, словно никуда и не пропадал на два дня, а я не искала его звонками и социальными сетями.

Но я не обижалась на него за это. Зачем, когда мне теперь уже абсолютно всё равно на это?

Я ничего не ответила, но дала себя поцеловать в макушку, когда Джозеф подошёл ко мне. От него пахло старыми книгами, точно он только что вернулся из библиотеки, нагретой бетонной стеной и почему-то дождём, хотя их не было вот уже как два месяца. Зима слишком прочно заняла трон в Колдстрейне, как засела сейчас во мне полное отчуждение ко всему: ни запах парня, ни его солнечный вид, ни само его присутствие – ничего, что смогло бы хоть что-то всколыхнуть во мне, сдвинуть с места, уронить камень в болото моей души. Абсолютный ноль. Абсолютное равнодушие.

Абсолютная пустота.

– Как прошёл доклад? Хоть кто-нибудь заинтересовался нашим эссентизмом?

– Да так, ничего интересного, – я повела плечами и отвернулась, чтобы Джозеф не смог заглянуть мне в лицо. И особенно в глаза.

– Ну, хоть кому-нибудь понравилось? – не терял надежду он.

– Не знаю, – коротко ответила я.

– А Филис? – не переставал спрашивать он.

Наверное, будь я более чувствительной, то сейчас бы ощутила лёгкое раздражение, но ничего не произошло. В меня словно запихали вату, впитав в неё все эмоции, а затем вынули, даже не оставив ни одного волокна, ни одной капельки чувств.

Н-и-ч-е-г-о.

– Ей понравилось, – сухо сказала я.

– Что-то случилось?

Джозеф взял моё лицо в свои тёплые ладони, но я, поморщившись, тут же резко вырвалась из его рук.

Непривычно. Неприятно. Странно. Больно.

Но не мне. Не мне.

А Джозефу. Ведь я никогда не вырывалась из его объятий.

В его глазах – тревога. В его сердце – метель. В его душе – трещины. Но он не спешил разбиваться, не хотел, сопротивлялся, боролся. И пытался быть сильным.

– Я просто устала.

И да, и нет.

Я не знала, не могла понять своё состояние в таком бесцветном ощущении. Не хватало красок, не хватало чувств, не хватало самой себя. Я смотрела на оставленные метелью большие сугробы, на покрытые снежными шапками и пальто деревья, на затянутое бесконечно длинными облаками небо, где скрывалось от нас солнце, не желая показывать свой беспечный лик вечно уставшим ошмёткам плоти и крови. В один какой-то миг я увидела, что птицы, пролетевшие над нашими головами, были вовсе не птицами, а крылатыми чудовищами: демоны, рассекавшие холодный воздух клыками пастей и прожигающими меня светящимися алыми глазами. Моргнув, я вновь посмотрела на стаю, но в этот раз ничего странного не увидела. Показалось? На секунду я даже подумала, что почувствовала облегчение. Но это лишь слабый ветерок…

Ведь во мне теперь не было ни единой эмоции.

– Да, в последнее время всё стало каким-то загруженным, тяжёлым, – согласился Джозеф, почесав тот глаз, под которым было несколько небольших пятен Витилиго. – Сейчас очень многие быстро устают, все что-то вечно делают, куда-то идут, а эти последние новости, что с каждым днём становятся всё хуже и хуже, лишь угнетают нас ещё сильнее. Я вот пытаюсь что-то успеть, пытаюсь быть везде весёлым и бодрым, но это так выматывает… Поэтому я тебя понимаю, любимая.

Такое родное слово в конце и, казалось бы, должно было согреть меня. Но нет. Теперь я – кусок льда с застывшими в нём помоями и червями. Гниль моей души окатило ледяной водой, но тщетно – не смыть ничего с неё, не сделать гладкой. Лишь обнажить чистый разум и белые кости собственных монстров. Теперь они на свободе – железные цепи разрезаны, ошейники сняты, заключение спало, осев на дрянную землю первыми каплями крови.

Бегите, мои псы по несчастью, бегите. И возвращайтесь с добычей.

– Поэтому тебя не было эти два дня?

Джозеф вздрогнул то ли от неожиданного вопроса, то ли от моего пустого голоса. Но мне было совершенно без разницы.

– Я… плохо себя чувствовал.

Ложь.

Я всегда понимала, когда парень лгал, потому что он совершенно не умел этого делать. Быть честным, добродушным, решительным – всегда пожалуйста, но когда дело касалось чего-то порочного, как ложь, он редко когда с этим умело справлялся. Вот так и сейчас: он соврал мне и прекрасно понимал, что я распознала это, но ничего не стала с этим делать. Да, ещё утром я была готова выяснить, где же пропадал Джозеф, не случилось ли с ним что, но сейчас мне абсолютно плевать на это. И я осознавала, что это плохо. Отлично это знала, как свои пять пальцев. Но ничего не чувствовала по отношению к этому.