Мой вопрос заметно озадачил русского, но он вновь быстро нашёлся и стал отвечать:

— Ну, и каша в представлениях! При чём тут Россия, уважаемая мисс? Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика не была отдельной от Советского Союза страной. Кроме РСФСР, в его состав входили ещё полтора десятка социалистических союзных республик. Императорская Япония ударила по тихоокеанской военно-морской базе США Пёрл-Харбор на Гавайях в декабре 1941 года. Следом за Японией, поняв после разгрома германского Вермахта под Москвой, что блицкриг против СССР не удался, Гитлер через считанные дни объявил войну Соединённым Штатам Америки в нетерпеливом ожидании, что и Япония поможет ему нападением на советский Дальний Восток.

Но она, парализовав американский флот, нацелилась на южные моря, до Австралии, чтобы срочно получить остро необходимые ей нефть и полиметаллы, и стратегические месторождения захватила, что по многим причинам не скоро удалось бы ей в Сибири. В ответ Японию уже с апреля 1942 года бомбили Соединённые Штаты. И они же осуществили обе первые атомные бомбардировки японских городов в 1945 году, но ещё и для того, главным образом, чтобы запугать новейшим сверхоружием СССР, своего потенциального послевоенного коммунистического соперника. Советский Союз, напрягая все силы, восстанавливался после катастрофических разрушений от фашистского нашествия и смог одновременно создать очень дорогостоящую собственную атомную бомбу, но только через четыре года после окончания Второй Мировой войны, построив для доставки таких бомб и самолёты-носители. А впервые испытал её на собственной территории, на Семипалатинском полигоне в Казахстане осенью 1949 года, и никакие другие страны он не бомбил, — по-профессорски терпеливо ответил Павел Михайлович, переглянувшись с тоже удивлённым моими вопросами Борисом. — Напала на Советский Союз 22 июня 1941 года союзная Японии гитлеровская Германия, причём, не одна, а вместе с другими ею завоёванными и подчинёнными странами Западной Европы, о чём сейчас политкорректно стараются не вспоминать, обвиняя только Германию. Москву с 22 июля 1941 года бомбили немцы, были отдельные попадания даже в территорию Кремля. Надо сказать, что свободно летать немцам не дали сталинские соколы и зенитчики, очень многие были сбиты, к нашей столице прорывалась лишь десятая часть налётчиков. Не все из прорвавшихся бомбардировщиков находили цели, многие купились на специально построенные в отдалении ложные объекты, вплоть до воссоздания характерных изгибов Москвы-реки, служащих ориентирами при наведении бомбардировщиков на цели. Над Москвой летали лишь единичные, но тоже опасные вражеские самолёты. Жертвы и разрушения, конечно, были, но отнюдь не массовые, чего хотелось Гитлеру. Так что, планы его не осуществились. Сбитые и обескураженные лётчики Люфтваффе на допросах с досадой признавали, что неожиданно для них противовоздушная оборона Москвы оказалась многократно сильнее, чем Лондона. Атакуя другие европейские столицы, они не считали их ПВО заслуживающей упоминания.

В отношении острова Хоккайдо, по справедливости, вовсе не японского, согласно праву первооткрывателей — раз, исторически и цивилизационно — два и три, Сталин, вероятно, хотел вернуть стране лишь то, что в девятнадцатом веке согласно международному праву принадлежало России, то есть вся Курильская гряда, острова Хабомаи и Сахалин, но ничего более. Аляска до продажи царём Америке за семь миллионов двести тысяч долларов тоже была российской, да и Алеуты, где мы с вами находимся, и другие северные тихоокеанские острова. Командорские острова ведь были и остаются российскими. Стоит напомнить, что это США, продвигаясь по Тихому океану к Японии с юга, рекомендовали Сталину атаковать Хоккайдо на севере. Но Япония островное государство, поэтому американцы обещали предоставить Красной Армии на Тихий океан все необходимые морские десантные средства. Однако советский Генеральный Штаб оценил возможные потери своих войск и мирного населения острова Хоккайдо, которое предпочло бы погибнуть, но не сдаться, как при высадке американцев погибли на южном острове Окинава все его жители, и Сталин ограничил боевые действия разгромом миллионной Квантунской армии в Маньчжурии, южным Сахалином и островом Матуа в центре Курильской гряды.

Во все времена любая действительность имеет слишком мало общего с тем, что потом расскажет о ней бессовестная, изолгавшаяся история!.. Зато мифы, в отличие от истории, естественны и потому правдивы.

Когда они вдвоём растолковали мне главное о событиях той войны, я не знала, куда деваться от стыда. «Как жаль, что человеку не дано заранее предвидеть, во что, в какое дело, он наобум ввязывается или собирается задать неосторожный вопрос», то и дело думала я.

— Похоже, что у меня неплохо получилось бы торговать эмоциями, под старость кусок хлеба, — напустив на себя вид бесталанного, туповатого, но самодовольного бизнесмена, и тихонько посмеиваясь над собой, проговорил Башлыков, милостиво давая мне возможность прийти в себя от переживаний за историческую безграмотность. И обратился к Борису:

— Всё переврали зарубежные партнёры, кого припомнили — унизили, не забывая себя нахвалить. Самохвалам от истории, конечно, крайне лестно считать себя далеко ушедшими вперёд со времён старика Геродота. Но лично мне трудно разделить с ними их наивную радость и прогрессирующий оптимизм. А лучше сказать наоборот: их наивный оптимизм и прогрессирующую радость, так точнее. Не зря у них считается неприличным обсуждать в обществе историю, политику, религию, чтобы не вскрылась растиражированная ложь. Мы с ними очень разные. Высокомерие — это когда не похожих на себя, даже лучших, кому повсюду завидуют, они оптом именуют дикарями. Русским подобное не приличествует.

Про карманные фонарики ты, Борис, не слышал. А такую песню: «Гренада, Гренада, Гренада моя»? «Мы ехали шагом, мы мчались в боях…»? «Скажи мне, Украйна, не в этой ли ржи Тараса Шевченко папаха лежит?»

— Михаил Светлов? — подыгрывая и по-школярски наморщив лоб, припомнил Борис.

— Конечно, милейший! Сегодня день памяти моего приёмного отца, поминаю его, а Светлов его любимый поэт, потому-то и песня про фонарики… Хотя мне из поэтов того времени больше по душе Михаил Исаковский, предполагаю, по Смоленщине, он и мой тоже земляк. Отец восхищался тем, как просто Светлов творил из чего угодно песенно ложащиеся на музыку стихи. Уже работая в союзном Минздраве, отец как-то причастен был к судьбе Светлова, вроде бы, помогал с его устройством на специальное лечение. И очень жалел, что всё-таки сгубил окончательно поэта алкоголизм, как и многих в то время.

Осенью 1941 года отец служил главврачом военного госпиталя, тогда под Москвой, а меня к нему, завёрнутого в казачий башлык, это вроде тёплой накидки на плечи поверх шинели, привёз неизвестный кавалерист. Сообщил немногое: «Двигаемся к фронту. Налетели «Юнкерсы», рядом разбомбили гражданских эвакуирующихся. У меня,