время года, — а наша пограничная служба со всей ее электроникой и автоматикой, по странному совпадению, как раз в это самое время в полном составе увлеченно смотрела на экран, где развивалась очередная неурядица в благородном американском семействе — незаконно поймав эту передачу из недружественной нам России при помощи спутниковой антенны — по каковой причине наш грибник и не был своевременно остановлен. Вот как окажется, дорогой мой собрат, и тогда с нас с тобою, простодушных технетов, снимут не только эту нашу столь приятную для глаза внешнюю оболочку, но и несменяемую внутреннюю, и не сразу, а лоскуточками. Вот почему, собрат, я все же считаю необходимым узнать — кто он такой на самом деле.

— Чего же ты всё это прямо при нем? — забеспокоился Куза.

— А пусть слушает. Если он умен, то не хуже нас все знает, а если глуп — ему никакая информация не поможет. А каков он на самом деле — мы с тобой узнаем уже очень скоро. Угадай: как?

Куза некоторое время подумал.

— Так всё очень просто, — сказал он. — Если он человек, да еще оттуда, то у него нет вечного номера. А если технет, то номер у него должен быть на установленном месте.

— Да нет, коллега, номер-то у него наверняка есть, — невесело сказал вежливый. — Разве что он в самом деле собирал грибы… Ну ладно, убедись, посмотри своими глазами.

Куза таким рывком приблизился к Милову, что тому нелегко оказалось сохранить внешнее спокойствие, не отпрянуть, не принять защитную стойку. Однако, пока что обошлось без встряски. Куза в два счета обнажил то место на теле Милова, где должен был находиться вытатуированный вечный номер технета.

— Смотри-ка, да он атлет, — сказал вежливый удивленно. — А так, по виду, не скажешь… Что же, это интересно. Ну, что же там с номером? Убедился?

Милов старался сохранять полное спокойствие, хотя у него были сейчас все поводы для волнения. Само собой, номер у него был, однако, не хватало уверенности в том, что он выглядел, как настоящий — потому, разумеется, что настоящим он и не был. У Хоксуорта, понятно, нашелся мастер по таким художествам; однако, хорошего образца у них не было. Так что…

— Да, есть номер, — мрачно проговорил Куза, — и совпадает с карточкой. Ладно, одевайся…

— Значит, так, — помолчав еще, сказал вежливый. — Всё это очень интересно, и могут возникнуть всяческие варианты, относительно которых решать будут не на нашем с тобой уровне. Придется отправить его на серьезное обследование и установление, раз уж он сам не выражает желания помочь нам. В конце концов, кому нужно лишнее беспокойство ради такого вот непонятного типа? Я думаю, собрат мой Куза, кинем-ка его на Базу, в ремонтное подразделение; ну, в крайнем случае, выругают нас за то, что сами не разобрались — но у нас с тобой от этого сети не сгорят. Не наше это дело — заниматься такими вот операциями; наша забота — исправность, а тут — никакой ясности. Верно я рассуждаю? — Он повернулся к Милову. — Слушай ты, покойник; спрашиваю тебя в последний раз: ты будешь говорить, прока ты еще на этом свете?

Кажется, ни один из них ответа не ожидал. Но Милов успел уже принять решение, на первый взгляд показавшееся сумасшедшим даже ему самому.

— Буду, — ответил он, сохраняя невозмутимое выражение лица.

— Куза, что ты скажешь, а? Смотри-ка! Оказывается, он умеет говорить! А я уже совсем было разочаровался… Ах ты, ненаглядный мой молчун! Ну, говори, говори, дай нам порадоваться вволю! Что же приятного ты нам скажешь? Куза, запись!

— Я буду говорить, — повторил Милов тем же ровным голосом. — Но не с вами.

— О, какое горе, я не переживу этого! Я бесконечно разочарован! Но кого же ты удостоишь беседой, грязь ты помойная?

— Я буду говорить с Клеврецем, — сказал Милов.

— Ого! — пробормотал Куза.

— Вот как, — сказал вежливый теперь уже нормальным голосом. — А ты понимаешь…

— Я всё понимаю.

— Ну, что ж… Тогда обожди. Я доложу.

Он вернулся через пару минут.

— Ладно, ты сам захотел. Куза, организуй всё.

— Пошли, — сказал вместо ответа Куза и, как бы опасаясь, что Милов не поймет команды, положил чугунную руку на его плечо, повернул и подтолкнул.

Милов послушно двинулся в указанном направлении — не к той двери, в которую вошел, а к другой, маленькой, в дальней стене комнаты.

Глава шестая

1

(110 часов до)

«Если уж я — столь важная персона, — думал Милов полушутя-полусерьезно, — то могли бы и на этот раз обеспечить персональным транспортом. А то как-то несолидно получается…»

Персональным транспортом действительно не пахло. Прямо с допроса его отправили на вокзал — пешочком, благо — было это недалеко, — а там поместили в какой-то подвальный закоулок, где находилось уже с десяток технетов (наверное, тоже каким-то образом проштрафившихся или просто уличенных в неисправности), и там на неопределенное время словно бы забыли. Одним словом, все так и происходило, как пророчил разлаженный технет совсем еще недавно. Приткнувшись на корточках спиной к стене, Милов даже подремал немного, чуть ли не радуясь тому, что можно ни о чем конкретном не думать и никаких действий до выяснения перспективы не предпринимать; но потом и дремота прошла, и захотелось чем-то заниматься, — бездействуя, он слабел и настроение быстро портилось, а это, как он давно знал, ни к чему хорошему не приводило, — но тут можно было разве что разгуливать из угла в угол — только и всего. Да и ходить становилось всё труднее, потому что народу постепенно прибавлялось; вероятно, здесь должны были накопить определенное количество задержанных, чтобы потом отправлять их дальше. Сколько же? Вокзал был железнодорожным, следовательно, этапируют их поездом, тоща, скорее всего, должны были насобирать на целый вагон. На какой только: пассажирский или товарный? И сколько еще недоставало для одного и для другого? Такова была, пожалуй, единственная задача, которой можно было отвлечь себя в эти вязкие минуты и часы.

Вагон, как в конце концов все-таки выяснилось, был нормальный вагонзак; в этом отношении цивилизация технетов ничем не отличалась от людской. И — как в родной стране — пассажиров в этот вагон набили больше, чем полагалось по нормам; впрочем, нормы тут как раз могли быть другими. Технеты, пока их выводили и грузили, вели себя тихо и спокойно, принимая всё происходящее, надо полагать, как должное и совершенно естественное. И то, что есть не давали, тоже, кажется, никого не смущало и не расстраивало даже.