— Может, и не встанет. Если это тело ему уже отслужило, когда-нибудь он родится заново и вернется к бьярам…

— Но ведь он же сын бога! Зарни Зьен! Он нужен всем здесь и сейчас!

— Ох, Метта! На это вся надежда.

Царевич, лежа в повозке, равнодушно глядел, как приближаются поросшие вековым сосновым лесом хребты. Полог был убран, и лесистые кручи нависли с обеих сторон. Царевичу вдруг с тревогой подумалось, что в таких местах удобно устраивать засады на врага — ударить, зажать в низине… Он пошевелился, хотел сказать об этом Туоли, но вместо этого вновь в изнеможении закрыл глаза. Кому здесь нападать? Да хоть бы и напали — какая разница…

Туоли сидел рядом с сыном на козлах, негромко рассказывая ему о здешних лесах. О камнях, что оживают в ночь полной луны и бредут неведомо куда. О медведях, что знают человечью речь. Одно радует — живут они далеко за горами. А тутошние медведи им почти как медвежата. Рассказывал он и о Замаровой пади, где жила нынче ведьма по имени Линта…

— Изгородь там из комлей сложена, — неспешно говорил покалеченный стражник. — Корнями наружу растопырилась — поглядеть страшно! Сказывают, тот Замара был чародей. Силища в нем такая жила, что он столетнее дерево с корнем выворачивал да надвое ломал, и при этом даже руками не трогал… Из стволов избищу себе сложил, а корягами ограду вывел. В прежние времена приедешь к нему, а там что ни корень — то череп на нем висит!

— Вражий? — затаил дыхание Метта.

— Человечьих не было, врать не буду, — усмехнулся Туоли. — Меня отец когда туда впервые взял, я как раз твоих лет был.

— Так ты и великана Замару живьем видал?

— Нет, не видал. Мы за тыном ждали. А уж потом, как Замара сгинул, бабка Линта на займище поселилась.

— А она откуда взялась?

— О том лишь праведный Светоч ведает. Бабка черепа поубирала и за ограду стала гостей пускать. Да только ты к ней с добрым словом, а что она говорит, того иной раз и вовсе не поймешь. Талдычит что-то — вроде и по-нашему, и толку? Но дело свое лекарское знает.

Метта насупился, о чем-то размышляя.

— Там, выходит, чародейское жилище? А как же светлый храм…

— Они не против Исвархи, — подумав, сказал Туоли. — Бабка и вовсе подле Светоча ужом вьется…

— Чудно, — с сомнением протянул малец.

— Зато в зельях, травах да кореньях лучше старухи Линты никто не сведущ… Еще она слово тайное знает — среди самых густых туч может солнце призвать. А может и скрыть его. Сам видел. Но только — тсс! Ее о том не спрашивай. Если разобидится, решит, что ты ее тайны выведываешь, плюнет на дорогу — и все. Куда ни иди, пути не будет. Так что, как бы бабка ни чудила, какие бы слова ни говорила, будь вежлив, улыбайся да кланяйся… Вон там… — Туоли поднял руку, указывая в распадок между хребтинами, — уже и изба виднеется.

Метта привстал на козлах и прищурился, вглядываясь в вечерние сумерки:

— Вижу, дымок над лесом вьется!

— Стало быть, дома бабка. Видно, травы сушит.

* * *

Как и обещал Туоли, ограда была сложена из вывороченных в сторону леса корней. Они торчали рогами диковинных зверей — не то чтобы угрожающе, но совсем не гостеприимно. Однако ворота стояли распахнутые настежь.

— Вот и гости пожаловали! — раздался из-за корявой изгороди скрипучий старушечий голосок. Он звучал довольно приветливо.

Хозяйка Замаровой пади показалась на дороге и уставилась на приехавших.

— Тебя, вояка, я помню. — Она вгляделась в лицо Туоли. — Рядом явно твой сынишка. А там, в возке, кто? Никак мертвяк? Чего сюда-то тащить?

— Не мертвяк там, госпожа Линта, — махнул рукой бьяр и скривился от боли. — Светоч Исвархи велел покуда тебе им заняться. А вскоре он и сам сюда пожалует.

Аюр увидел лицо старухи, которое нависло над ним, закрывая серое небо.

— Батюшка Светоч, значит, болезного послал, — с улыбкой повторила она, разглядывая юношу. — И сам прибудет, вот радость-то! Как вас издали приметила, так и его не пропущу…

— А как ты нас приметила, бабушка? — не удержался от вопроса Метта.

Хозяйка хрипло рассмеялась, будто раскаркалась, и в тот же миг на плечо ей спорхнул иссиня-черный ворон.

— У меня глаза тут далеко глядят, все видят!

Лесная карга была простоволоса, как настоящая ведьма, и совершенно седа. Аюр, глядя на нее, подумал, что таких женщин не встретишь в столице, где даже бедные горожанки стараются красить волосы если не в золотистый, так хоть в луково-рыжий цвет. При ходьбе старуха сильно волочила ногу и потому опиралась на длинный сучковатый посох, увенчанный козьими рогами. Однако взгляд у бабки был цепкий и быстрый, и голову она несла высоко.

— Ну давайте, ведите своего покойничка в избу… Эй, парнишка, — прикрикнула она на Аюра, — бока еще не отлежал? Поднимайся!

— Он арий, старая, — тихо произнес бывший стражник. — Язык бы придержала.

— Да по мне, хоть накх, — огрызнулась старуха. — В моем доме пусть меня слушает. Эй, ты, ноги есть — ходи ногами! А если нет, ползи туда…

Она повернулась и ткнула в сторону сложенной из толстых бревен избы.

В прежние времена Аюр бы, несомненно, возмутился непочтительными словами, брошенными дерзкой простолюдинкой. Но теперь он с помощью Туоли и Метты молча выбрался из возка и, пошатываясь от слабости, побрел через двор к низкому входу.

— Гляди-ка, впрямь арий, — слышал он совсем рядом бормотание старухи. — Ладен, строен, волос золотой, глаз… — Старуха осеклась и вдруг взвизгнула: — Ну-ка глянь на меня! Гляди, немочь!

Аюр повернул голову и в недоумении поднял взгляд на лесную бабку. Ту будто подменили. В ее лице больше не было насмешливости. Сейчас он видел в нем злобу и страх. Длинные сухие пальцы ведьмы впились в сучковатый посох, будто она изо всех сил удерживала себя, чтобы не перетянуть гостя дубиной поперек спины.

— Коль сам прислал, то дело знает, — забормотала она. — Он все разумеет, сквозь землю на десять локтей видит, чужие думы слышит… Нешто сам пришел? Откуда бы ему тут быть? Нет, не он это… Умолкни, дура старая! А ты не ругайся, лучше глаза себе промой…

Аюр растерянно глянул на Туоли. Тот был невозмутим, будто так и надо. В этот миг рядом оказался Метта:

— Бабулечка, цветочек лесной, скажи, где тут водицы испить?

Сведенное злобой лицо седой карги внезапно изменилось и разгладилось, будто оттаяло.

— Вон там, за баней меж берез, уступок видишь? Это родник бьет… Попей,