— Я имею в виду, что ты любишь Аиду!

«Боже мой! Как же так мой секрет раскрылся?»

— Ты пьян!..

— Это правда, и все это знают!

Глядя на него в темноте, Камаль воскликнул:

— Все?!.. Кто это — все?! Кто выдумал про меня такое?…

— Аида!

— Аида?

— Аида. Это она разгласила твою тайну…

— Аида?! Я не верю в это. Ты пьян.

— Да, я пьян. Но это тоже правда. Одно из достоинств опьянения в том, что ты не врёшь…, - тут он мягко рассмеялся. — Тебя это злит? Насколько тебе известно, Аида — милая девушка. Внимание её давно уже тайно привлекали твои влюблённые взгляды, пока ты даже не подозревал о том, однако не из желания посмеяться над тобой, а потому что она кокетка и гордится тем, что у неё есть поклонники. Сначала она поделилась этим с Хасаном, а тот уже неоднократно обращал на это моё внимание. Затем он поведал эту тайну Хусейну. Я узнал, что госпожа Сания тоже услышала про «истощённого от любви», как они прозвали тебя. Вполне вероятно, это слуги подслушали то, что они говорили о тебе, и теперь всем известна история про «истощённого от любви»…

Камаль чувствовал слабость. Ему казалось, что их ноги бездушно попирают его честь. Он горько сжал губы. Неужели заветными тайнами так легко разбрасываются?

Исмаил продолжил:

— Не переживай. Это всё было только невинной шуткой, слетевшей с уст тех, кто тебя любит. Даже Аида раскрыла твой секрет только за тем, чтобы похвастаться им!

— Её воображение обмануло её!..

Исмаил засмеялся:

— Отрицать любовь столь же бесполезно, как отрицать, что солнце светит днём!..

Камал ненадолго замолчал, печально покорившись судьбе, но потом вдруг неожиданно спросил:

— А что сказал Хусейн?

Исмаил повысил голос:

— Хусейн?! Он твой верный друг и давно уже заявлял, что ему неприятны невинные козни сестры. Он отвечал ей тем, что хвалил твои достоинства.

Камаль вздохнул с облегчением. Если в любви его надежда погасла, то у него ещё оставалась дружба. Ох, но как же ему попасть в дом Шаддадов после сегодняшней ночи?!

Исмаил серьёзным тоном ответил, словно тем самым одобряя друга мужественно реагировать на ситуацию:

— Аида была помолвлена с Хасаном за много лет до того, как об этом объявили. Да и к тому же она старше тебя. Ты забудешь это чувство, как только хорошенько выспишься. Так что не тревожься и не грусти.

«Ты забудешь это чувство!..»

Затем Камаль спросил с нескрываемым интересом:

— Она смеялась надо мной, когда упоминала об этой предполагаемой любви?

— Нет. Я же говорил тебе, что она обожает говорить о своих поклонниках!

Его возлюбленная была жестоким насмешливым богом, которого забавляла насмешка над теми, кто ему поклоняется. «Помнишь ли ты тот день, когда она пошутила над твоей головой и носом? До чего же это похоже на закон природы в своей силе и жестокости! И как после этого она спешила, ликуя, на свою брачную ночь, словно самая обычная девушка?! Скромность, присущая твоей матери, указывает на то, что она хотя бы чувствует тот грех, что лежит на том, кто состоит в браке!..»

Они прошли вглубь улицы и молча развернулись обратно, словно устав от разговора и его печалей. Тут вдруг Исмаил запел дурным голосом: «Благослови Боже торговку этими сокровищами». Но Камаль не нарушил молчания и даже не обратил внимания на пение друга. До чего он был смущён! Он был предметом разговоров членов её семьи, друзей и слуг; они подмигивали друг другу у него за спиной, а он был в полном неведении. Это очень грубое обращение, и он не заслуживал такого. Неужели таково воздаяние за его любовь и преклонение?! До чего жестока его любимая, и до чего ужасна его боль! Возможно Нерон пел, сжигая Рим, мстя за подобное обращение с ним.

«Будь вождём-завоевателем, что скачет верхом на коне, или лидером, которого несёт на руках толпа, или стальной статуей на колонне, или волшебником, который может воплотиться в любой образ, какой захочет, или ангелом, что летит над облаками, или монахом, уединившимся в пустыне, или опасным преступником, вызывающим дрожь у порядочных людей, или клоуном, завораживающим смеющуюся публику, или самоубийцей, расстраивающим очевидцев. Если бы Фуад Аль-Хамзави узнал о его истории, то сказал бы ему, маскируя сарказм своей обычной любезностью: „Ты сам виноват, ты покинул нас ради тех людей. Ты презирал таких девушек, как Камар и Наргес. И теперь вот насладись тем, что твоя богиня тебя покинула“. Небеса или ничего — вот мой ответ. Пусть она выходит замуж, как ей вздумается и едет в Брюссель или Париж. Пусть она постареет, пока не увянет её пышная красота. Она никогда не найдёт такой любви, как моя. Не забывай эту дорогу, так как здесь ты был опьянён чарующими надеждами, а потом испил отчаяние. Я больше не житель этой планеты, я чужак и должен жить на ней, как изгнанник».

Когда они поравнялись с особняком Шаддадов, обнаружили рабочих, снимавших украшения и электрические гирлянды со стен и деревьев. Дом снял свой свадебный наряд и погрузился во тьму, за исключением нескольких комнат, из окон и балконов которых по-прежнему лился свет. Праздник окончился, и публика разошлась. Зрелище это словно возвещало о том, что у всего есть конец. Так и Камаль возвращался домой, неся шкатулку со сладостями, словно ребёнок, которого отвлекли от плача, задобрив несколькими шоколадками. Они неспеша продолжили свой путь, пока не дошли до начала улицы Хусейнийя. Там они пожали друг другу руки и расстались…

Но не успел Камаль пройти нескольких метров по улице Хусейнийя, как остановился, затем повернул обратно в Аббасийю, которая выглядела пустынной и погружённой в сон. Он ускорил шаги в направлении дома Шаддадов, и когда тот попал в поле его зрения, он повернул направо в окружавшую его пустыню, и прошёл по ней, пока не достиг того места, откуда был виден забор