Шрифт:
Закладка:
Ночь была мрачная, влажная и мягкая, почти беззвездная. Я был рад дождю: он дал мне повод укрыться под моим самым большим зонтом. Я шел прямо по набережной, мимо Дворцовой пристани, и пересек Кингс-роуд, чтобы не попасть в центр города. Мои шаги были решительными, но неторопливыми. Я свернул на Мидл-стрит, не поднимая головы. К счастью, была почти половина десятого и на улицах было довольно спокойно. Все выпивали.
Я проскользнул через черную дверь (украшенную маленькой золотой табличкой «Отель “Аргайл”»), вошел в систему под именем, которое всегда использую для таких мест, снял пальто, сунул свой промокший зонт в стойку и вошел в бар.
Горели свечи. Огонь из поленьев давал слишком много тепла. Кожаные кресла. Восточный мальчик за фортепиано исполнял Stormy Weather[42]. Говорят, он играл в отеле «Раффлз» в Сингапуре. Запах джина, одеколона Givenchy, пыли и роз. На стойке всегда свежие розы. Прошлой ночью были бледно-желтые, очень нежные.
Я сразу же узнал то старое чувство, когда тебя оценивают больше дюжины пар мужских глаз. Чувство изысканно сбалансированного удовольствия и боли. Не то чтобы они все повернулись и уставились – «Аргайл» никогда не был таким вульгарным, – но мое появление было замечено. Я позаботился о своей внешности, придал форму усам, пропитал маслом волосы и выбрал лучший пиджак (серый меланж с Джермин-стрит), так что я был готов. Я поддерживаю себя в форме: каждое утро занимаюсь гимнастикой. По крайней мере, армия помогла мне в этом. А еще у меня нет седины. Я никогда не был одержим вопросами внешности, но все равно держу их под контролем. Я был готов. Я подумал, что выгляжу довольно элегантно. Я был – в моей голове это уже обретает странную реальность – художником, который собирается приступить к новому смелому проекту портретной живописи.
Подошел к бару, сознательно не глядя никому в глаза. Мне нужно взять выпивку в руку, прежде чем смогу это сделать. Дети миссис Браун, как обычно, сидели на высоких стульях за стойкой бара. Младший, которому сейчас, должно быть, около шестидесяти, считал выручку. Старший здоровался с джентльменами и разливал напитки. В высоком кружевном воротнике и с длинной сигариллой, она поздоровалась, вспомнив мое имя.
– Ну и как ты? – спросила миссис Браун.
– О, терпимо.
– Как и я, как и я. – Она тепло улыбнулась. – Приятно видеть тебя здесь снова. Один из мальчиков примет твой заказ.
Пожилая миссис Браун известна тем, что помогает своим клиентам с обменом сообщениями. Вы протягиваете ей свою записку через стойку, и она передает ее адресату. Если он не придет той же ночью, она положит записку за бутылкой «Крем де какао» на нижней полке. За этой бутылкой всегда есть несколько новых листков бумаги. Ничего не говорится вслух; примечание просто передается вместе с вашей сдачей.
Герцогиня Аргайл – как его называют – принял мой заказ на сухой мартини и провел меня к столику у сильно задрапированного эркера. Его лицо было припудрено, а красный пиджак, как всегда, плотно облегал тело и соответствовал армейскому стилю. Сделав несколько глотков, я немного расслабился и начал осматривать место. Я узнал пару лиц. Банни Уотерс, щеголеватый, как всегда, сидел за стойкой бара, на нем были рубашка с ярко-белыми рукавами, несколько золотых браслетов и темно-бордовый жилет. Он слегка кивнул мне, поднял свой стакан, и я ответил на этот жест. Однажды на Новый год я наблюдал, как он танцует фокстрот с самым красивым мальчиком. Больше никто не танцевал. Интересно, а было ли оно на самом деле, это виде́ние о двух аккуратных темноволосых мужчинах, скользящих по комнате; все знают о них, все восхищаются ими, но никто не считает нужным хотя бы малость признать то, что происходит. Это был прекрасный момент. Мы все молча согласились, что это красиво, редко, и слова излишни. Мы вели себя так, как будто это была самая обычная вещь в мире. Я слышал позже, что Банни был в «Королеве клубов» в ту ночь, когда на него совершили нападение: очевидно, из-за отсутствия лицензии на ужин. Каким-то образом он избежал шумихи с прессой, своими работодателями и прочим, и ему не было предъявлено никаких обвинений. Другим повезло меньше.
За столиком неподалеку от меня сидел Энтони Б. Я уверен, что у Чарли был с ним короткий роман за год до того, как он переехал в Лондон. Антон – так называл его Чарли. Он выглядел так же респектабельно, как всегда: читал «Таймс», немного поседел и то и дело поглядывал на дверь – но в любом джентльменском клубе он чувствовал себя как дома. У него были все такие же красные щеки. Есть нечто привлекательное в красных щеках очень респектабельного мужчины. Возможно, предположение, что чаша его терпения переполнилась, что он не всегда может сдерживать свои эмоции, что под контролируемым фасадом бурлит кровь, которая в итоге выйдет наружу.
Не думаю, что я краснел со школы. Тогда это была моя беда. «Холодная, мокрая трава, – говорил мне Чарли. – Подумай об этом. Позволь себе полежать в ней». Это никогда не работало. Один из мастеров спорта назвал меня розовым придурком: «Пойдем, Хэзлвуд. Почему бы тебе этого не сделать? Не можешь же ты всю жизнь быть розовым придурком, а?». Боже, я ненавидел его. Раньше мне снилось, как я лью кислоту на его огромное вспотевшее лицо.
Я заказал еще один сухой мартини.
Около десяти вошел молодой человек. Каштановые волосы такие короткие и жесткие, что казались шерстью. Худое лицо и компактное, аккуратное тельце. Все зашевелились, когда он остановился в дверном проеме, закурил сигарету и направился к бару. На ходу он смотрел вниз, как и я. Позвольте им взглянуть на вас, прежде чем оглянетесь.
Он не торопился, этот молодой человек. Стоял у стойки очень прямо, отказываясь от предложения старшей миссис Браун сесть. Заказал детскую «толли», что мне показалось очень милым. Потом курил, наблюдая за своим отражением в зеркале за стойкой бара.
Мой полицейский так не поступил бы. Он бы улыбался и кивал, тепло приветствовал незнакомцев, проявлял интерес к своему окружению. Я позволил себе представить эту сцену: мы вошли, стряхивая пальто, избавляясь от капель дождя.
