в бой шло аж целых шесть человек с рациями, мои корабли принялись за обстрел города и пытались подавить огонь батарей, которые стреляли по тральщикам. На связь со мной тут же вышли командиры двух торпедных катеров, которые уже сутки пытались оказывать поддержку десанту.

— Капитан третьего ранга Пантелеев! Докладываю, акватория порта заминирована магнитными минами! Крейсеру в порт не входить! Повторяю, крейсеру в порт не входить! — голос по радиотелефону усталый и его еле слышно из-за помех.

— Понял тебя Пантелеев! — кричу я в ответ — Держитесь там! Можешь корректировать огонь моего главного калибра? Есть координаты противника?

— Так точно! Принимайте координаты…

Крейсер окутался пороховым дымом. По переданным капитаном катера координатам ведёт огонь главный калибр. Я тут похоже справлюсь один и по моему распоряжению эсминцы и сторожевики уходят обстрелять железнодорожную станцию, где по непроверенным данным может стоять вражеский бронепоезд, тральщики же остаются в порту, поддерживая десант прямой наводкой. Через полчаса оживают и рации моих корректировщиком. Пункт управления огнём работает очень быстро, распределяя цели по всем орудиям, которые могут вести огонь.

— Воздух! Цель групповая, пять самолётов противника! Заходят прямо по курсу! — докладывает мне старпом.

Эту атаку мои зенитчики легко отбивают. Самолёты тихоходные и явно устаревшей конструкции, сосредоточенным огнём противовоздушной обороны крейсера, в течении десяти минут, четыре самолёта было уничтожено, а пятый резко развернувшись ушёл в облака. Это точно были не бомбардировщики, самолёты похоже транспортные или учебные, а по тому как один из них взорвался в воздухе можно предположить, что это были начинённые взрывчаткой смертники.

А бой продолжается и не думает затихать. К борту крейсера один за другим причаливают катера, подвозя раненых моряков. Идут доклады о потерях. Не заметно для себя, и без всякого приказа от растерянного сопротивлением японцев штаба, я оказываюсь руководителем операции, все ждут моих распоряжений и докладывают о продвижении или отступлении наших мизерных сил. Через пару часов положение становится снова критическим. Несмотря на огонь артиллерии, сопротивление японцев нарастает, и мне приходится отдать приказ о формировании второго отряда добровольцев, который тут же уходит в бой.

Только к вечеру порт был очищен от вражеских войск. Штаб флота передал мне информацию, что подкрепления, в том числе и танкодесантные суда на подходе. Мы контролируем порт, но о взятии города не может быть и речи, силы десанта слишком незначительны по сравнению с силами сопротивляющихся нам японцев. Мне остаётся только дать приказ ровнять город с землёй, чтобы не дать японцам сосредоточить силы для контратак.

Около четырёх часов утра пятнадцатого августа главные силы десанта, почти пять тысяч человек, с кораблями поддержки вошли в порт и начали высадку на занятый плацдарм. У японцев уже практически не осталось артиллерии, что бы им помешать. Танкодесантная баржа приступила к выгрузке танков. Двадцать семь Т-26 прибыли вместе с бригадой. Бригада морской пехоты тут же пошла на штурм города, где ещё держались несколько отрядов разведчиков, отрезанные от основных сил. К обеду город практически полностью был очищен от японцев, спасены сражавшиеся двое суток в окружении передовые группы десантников. На корабли вернулись мои добровольцы, к сожалению, не все.

— И как это понимать, якорь тебе в задницу! Охренел в край засранец?! — ору я на Гришу, которого поднимают на носилках на палубу — я тебе что скотина говорил?!

— Не возвращаться если сдохну, а я пока не сдох — слабым голосом отвечает Гриша, пытаясь через боль улыбнуться — Покоцало слегка осколками, жить буду.

— Куда его?! — зло спрашиваю я ни в чём не повинного санитара.

— Сперва в руку, это когда только высаживались, потом ноги посекло, ну и час назад в плечо прилетело. Я говорил товарищу младшему лейтенанту, что его нужно эвакуировать на корабль, а он меня по матушке обидно ругал! Чуть в рыло не заехал! — жалуется мне на недостойное поведение подчинённого санитар с обидой в голосе. Он сам весь в крови и с первого дня на плацдарме, я даже представить себе боюсь сколько он человек перевязал и из-под обстрела вынес.

— Ты чего чипушила, совсем берега попутал?! Какого хера?! Четыре года без единой царапины, а тут за сутки три раза?! — выхожу я из себя — ты почему после первого ранения не эвакуировался?!

— Не шуми командир, так было надо! — отвечает мне Гриша, глядя в глаза, и я молча прикусываю свой язык от бессилия и только молча машу рукой санитарам, что бы уносили Гришку в лазарет. Если он говорит, что так было надо, значит действительно другого выхода не было. Лишь бы выжил! Мне надоело хоронить друзей.

Город и порт взяты, но на прилегающих к городу высотах ещё идёт бой и крейсер ведёт по ним огонь, ровняя с землёй позиции японцев и поддерживая атаки десанта. Мой отряд потерял пятьдесят человек убитыми и почти сотню раненными. Один тральщик Дружинина поврежден огнём артиллерии, но вполне боеспособен, ещё один подорвался на американской мине и сейчас стоит, выбросившись на берег, мои зенитчики сбили шесть самолётов противника, таковы итоги этого боя.

Когда в порт прибыл командир десанта генерал-лейтенант Кабанов, я сдал ему руководство операцией и по распоряжению штаба флота, с оставшимися силами своей эскадры отбыл из Сэйсин. «Диксон» вновь показал на что он способен, а значит скорее всего наше мирное плавание вдоль района патрулирования скорее всего не возобновится, нас ждут новые бои.

Глава 18

Два дня мы действовали в интересах советских войск на Южном Сахалине. Крейсер, находясь в дали от берега, вел огонь по переданным координатам, поддерживая наступающие армейских подразделений. Стреляли мы редко, и противодействия противник нам не оказывал. Авианалётов не было, корабли эскорта зря жгли топливо в поисках вражеских субмарин — не война, а учебные стрельбы.

Мы стояли и управлять кораблём не требовалось. Работа была только у артиллеристов и у пункта управления огнём. Ну и врачи корабельного лазарета трудились без отдыха, эвакуировать раненых в госпиталь пока не получалось, так что основная работа по проведению операций легла на корабельных хирургов.

— Как там Гриша? — я только что вернулся из лазарета, проведав раненых, и Шамкий, который нес сейчас вахту, задал свой обычный вопрос. Я хожу туда каждый день, как только выпадает свободное время.

— Страдает. Так ему и надо! — злорадно усмехнулся я.

— Жёстко ты с ним. Может отменишь наказание? Это же с ума сойти можно. — сочувственно попросил за главного героя прошедшего боя старпом.

— Фиг ему! Пусть приобщается к высоким материям! Комиссара он нахрен не пошлёт, как вчера комсорга — огрызнулся я. Да жёстко, но он сам виноват! Нефиг было под пули и осколки подставляться — да и комиссару в радость, хоть делом займётся!

— А о других раненых ты подумал? Читать целый день в палате с ранеными «Капитал» это слишком! Там же и контуженные есть! — настаивает старпом — уже вторые сутки над людьми измываешься! Совесть у тебя есть?!

— Я Гришу изолировал от остальных, так что страдает он один! И не надо мне на совесть давить, нету у меня совести, и у тебя быть не должно, ты же старпом! Ты по определению в глазах простых матросов сатрап и эксплуататор, по должности положено — выговариваю я своему помощнику — Да не переживай ты так за него Сергей Николаевич, до вечера его ещё помучаю, и хватит, пожалуй, должен осознать. Есть два положительных момента в этом моем действии: комиссар занят, и после целого дня чтения вряд ли ему ещё захочется политинформацию проводить, и Гришка политически подковывается, как никак кандидат в партию!

— Ну-ну… — с сомнением протянул Шамкий.

— Как там наши? Продвигаются? — перевожу я тему разговора.

— Да, прорвали оборону. Благодарят нас армейцы — доложил старпом и тяжело вздохнул — чего они сопротивляются? Ещё пятнадцатого августа их император объявил о капитуляции!

— Фанатики. Японцы вообще своеобразные люди. Ну вот этих их камикадзе взять? Это же явление у них массовое! Наши тоже могут собой пожертвовать, когда другого выхода нет, а эти сознательно идут в бой умирать! С такой философией трудно принимать поражение. Для них лучше погибнуть в бою, по крайней мере для офицеров — объясняю я Николаевичу суть жизни японских солдат — ну и одно дело объявить капитуляцию, а другое подписать. Формально мы ещё воюем и у них нет повода для сдачи позиций.

— Эх. Сколько людей погибнет ещё из-за этих «фанатиков»! Глаза бы мои их не видели! — обычно спокойный