Миновав дворец молодежи «Юность», я вышел к Лизиному дому, чей фасад прикрывал ряд тонконогих елей. Подъезд оказался шумным, бездумно расточавшим молодую энергию — в любой квартире пели либо смеялись, испуганно пытались перекричать детский рев или воинственные кличи разбушевавшихся малолеток.

Постучав, я приоткрыл незапертую дверь Лизиной двушки, и просунул голову в темноватую, не слишком загроможденную прихожую:

— Можно?

В комнате напротив что-то упало с тяжким звоном, и ко мне выскочила Пухова — в халатике, как и утром, только коротеньком, цветастом и туго перепоясанном.

— Ты пришел! — счастливо воскликнула девушка, с ходу обнимая, тискаясь, покрывая мое лицо поцелуями. Мне даже неловко стало от бурного напора. — Раздевайся!

Позже, анализируя наше нечаянное свидание, я пришел к выводу, что Лиза с ходу перехватила инициативу. Пока я снимал сандалии, Пухова скинула халатик. Я замешкался на какую-то секунду, созерцая чудное виденье — и она стянула с меня штаны вместе с плавками. Рубашка оставалась последней линией обороны, но и она пала под ловкими девичьими пальцами.

Сложно противиться вожделению, когда ты гол и бос, а красавица жмется к тебе, выпрашивая ласки!

Я бессовестно лапал Пухову, и мне легчало. Ослабевали натянутые нервы, уходила подавленность, унималось ожесточение к Рите. Но и рассудок крепчал.

«Угомонись, — внушал я себе, — иначе завтра оба будете глаза прятать!»

Сожалея, я неохотно убрал руку из гладкой промежности. Вмял напоследок ладонь в атласную туготу Лизиной груди, а пальцами утопил отвердевший сосок, будто кнопку.

Девушка всхлипнула.

— Ты на меня обиделась? — мой голос выдал огорчение.

— Нет-нет, что ты! Ты — хороший, это я… Такая…

Я решительно занял угол кровати, звякнув пружинами, и усадил Лизу на колени. Обняв меня за шею, шмыгая носом и вздыхая, прелестница заговорила, выкладывая «стыдные» тайны:

— Три года назад я развелась с мужем… Мы долго встречались, и мне казалось, что хорошо его знаю. А он скрывал, что игрок! В общем, проиграл в карты и квартиру, и машину, и гараж, и все деньги, что заработал в Норильске! Представляешь? А еще он был замечательный фотограф… Настоящий талант! Однажды Толя снял меня на даче. На заднем плане поленница, а я стою в одних босоножках…

— Замечательная вышла фотография! — с чувством высказался я.

Лизины глаза опять наполнились слезами, и я поспешно обнял «любовницу», гладя ее по голове, по плечам, успокаивая и бормоча ласковые глупости.

— Я… Я вообще хотела сжечь эту фотку, но жалко стало… — бормотала девушка, хлюпая носом. — Хранила в «секретном» альбоме, да еще и в конверт засунула. И вот, где-то неделю назад, я ее там не нашла. Конверт остался, а в нем — пусто. И, понимаешь, я же привыкла всё класть на место! А тут… до меня вдруг дошло, что кто-то основательно порылся в моих вещах! Книги лежали не в том порядке, пластинки на радиоле перепутаны… Главное, деньги в шкафу, под стопкой полотенец, остались — их тоже трогали, но не пропало ни рубля! И сережки с изумрудами, старинные, еще от прабабки достались… спокойно лежали в шкатулке! А на другой день меня встретил этот Иван…

— Пожилой, такой, глазки мелкие, а нос, как у негра? — быстро спросил я.

— Да… — Лизины глаза расширились. — Ты его видел⁈ Где?

— Возле института, — мне вспомнился рассказ Мишки. — Он приставал к тебе?

— М-м? А-а, нет! Иван сказал тогда… — девичий голос дрогнул, истончаясь. — Сказал… если я не сделаю того, что обещала, он покажет фотографию моей маме и сестренке. Младшей… Вижу, ты думаешь: а что тут такого? Ох… Ты просто не знаешь мою маму! Она очень строгая — и в бога верит, и в церковь ходит тайком. Для нее даже декольте — непотребство! Ой, что ты… Я же от нее фотку и прятала! Не дай бог, увидит… Всё! Даже на порог меня не пустит! Только не думай, что она фанатичка какая-нибудь. Нет. Суровая, вечно в глухом платье… Но я же знаю, что мама — добрая! Помню, как я плакала в Великий пост, конфетку хотела. Мама ругала меня, а вечером дала большущий «Гулливер»! И сестренка в нее пошла. Я-то комсомолка и атеистка, а Галка вообще в духовную академию хочет, она иконы пишет… И я ее тоже люблю, и не хочу, чтобы она потом всю жизнь за меня молилась, за пропащую!

— Короче говоря, этот Иван тебя шантажировал, — подвел я черту. — А в обмен на фотографию хотел, чтобы ты завлекла меня к себе и угостила вином с клофелинчиком, как Анна Сергеевна… Помнишь, в «Бриллиантовой руке»?

Лизины плечи затряслись, и она заревела в голос. Попыталась вырваться, встать, но я лишь крепче ее притиснул.

— Плакса-вакса… — мое ласковое воркованье звучало безо всякого притворства. — Ну, чего ты плачешь? Ты же меня не угощала!

— Не-ет! Я не могу та-ак… Не хочу-у! Ты мне очень нравишься, с самого начала, а Иван… А он… У-у-у…

— Лизочка, не плачь, — ворковал я, платонически водя ладонью по великолепному, восхитительно крутому изгибу бедра. — А давай этого Ваньку самого заманим?

Девушка захлопала слипшимися ресницами.

— Давай! — и на ее губах протаяла смущенная улыбка.

* * *

Лиза притащила в спальню начатую бутылку дорогого «Киндзмараули», и плеснула в два бокала. Глянула на меня, уже не тая испуг и стыд.

— Подкинуть?

— Эх… Жалко… Нет, ну, а вдруг?.. Во! Сюда, тут меньше.

Две таблетки булькнули в красное полусладкое.

— Звони Ивану, — отрывисто велел я. — Только халатик накинь, не хочу, чтобы этот Ванька на тебя глядел!

Хихикнув, девушка подхватила халат и вышла за дверь, усиленно вертя попой. Я проводил ее долгим взглядом.

«Красота-то какая…»

Мне-то даже пледом не прикрыться, мешать будет. Я откинулся на подушки, и стал ждать.

Мишка выдал мне координаты полковника Фролова из новосибирского УКГБ, но когда это я действовал строго по инструкции? Надо было сначала самому убедиться, что Иван — засланный казачок…

— Алло? — донесся холодный голос Лизы. — Да. Клиент созрел…

Я мягко улыбнулся, и передернул зябнущими плечами. И сколько мне еще валяться голым и в пупырышках, раскинувшись в эффектной позе?

Зашлепали тапки, и девушка выдала с порога тревожным шепотом:

— Он нас видел! В лесу прячется! Будет тут через минуту!

В ее голосе забились панические нотки, и я подозвал Пухову к себе:

— Поцелуй меня, и успокойся.

Лиза послушно припала теплыми губами, и пискнула:

— Я боюсь!

— Лизочка, ты даже себе не представляешь, до чего я сам… как Фантомас!

В дверь тихонько постучали.

— Открой.

Причитая шепотом, Лиза заспешила в прихожую, а я изобразил усыпленного любовника. Глухой мужской голос, резкий и неприятный, заставил меня поморщиться, но я тут же распустил рот. Станиславский бы поверил.

Не разуваясь, Иван протопал в спальню. Я видел сквозь ресницы, как он качнулся на пороге, ухмыльнулся злорадно… Модную холщовую сумку с