Но мать так явственно увидела сказку белого инея, которая явилась ей нежданным чудом, что, вспоминая, даже глаза прикрыла ладонью.

Однажды зимой на рассвете собрались на Ясеневую за сеном. Муж, правда, не хотел, чтобы поднималась, беременная, по крутосклону. Боялся за нее, говорил, что управится сам. Пустые слова! Знала ведь, как трудно там в одиночку — только последний бедняк или неудачник мог пойти на гору без напарника и без подмоги… И не согласилась остаться дома.

Микола удивился, так легко и быстро шла она по крутой тропе, обгоняя его. Правда, идти с санями было труднее, хоть тяжесть не бог весть какая, а все же тащить по обледенелой дороге несподручно…

Она подавала сено, а муж старательно увязывал, чтобы не растряслось по пути. Кормам в морозы цены нет, да и какой это хозяин, что летом накосил, а зимой потерял! Работа у них спорилась — денек выдался солнечный, ветер улегся, стужа не донимала. Время шло незаметно, и дело близилось к концу. Микола еще хлопотал, подбирая остатки, а она не спеша стала спускаться по склону. Небось догонит — сани сами поторопят…

И вдруг вдали от хижины, на поляне пришла к ней незнакомая щемящая радость — женщина ощутила в себе новую жизнь… И сразу все изменилось: она стала не той, что была здесь, хлопотала, собиралась в обратную дорогу… И поняла: никогда больше не будет прежней, такой, как до этого пронзительного чувства в лоне своем… Ушло все, что казалось важным, его сменило новое — самое главное, самое существенное…

Микола скрылся за поворотом, а она не могла сдвинуться с места, отвести глаза. Перед ней расстилалась пелена искрящегося инея, и все светилось, сияло, слепило белизной… Солнце уронило косые лучи, расцветив снега нежными переливами голубого и розового… Сверкали деревья и кустарники ближнего леска… Кругом торжествовал другой, неведомый мир, и никогда еще в жизни не доводилось ей видеть такого чуда!

Неожиданно пришла мысль: ведь этот иней лежал с ночи, был он и тогда, когда поднимались с Миколой на Ясеневую. Как же могла ничего не приметить? А теперь вот оно, откровение, и сама она праздничная, легкая, будто выросли крылья — только взмахни ими и взлетишь! И помчалась вниз по тропинке, как девчонка-сорвиголова… А радость эту так и пронесла через всю жизнь…

Анна видит, мать сейчас далеко-далеко… И не нужно спрашивать, в каких краях бродят ее мысли, кого встречают, с кем беседуют… И когда вернется из страны воспоминаний в хату, где прошла жизнь, где росла семья, откуда дети ее, как птицы, улетели в широкий добрый свет… Анна почувствовала, как наполнилась душа теплом родной хаты, памятью о колыбели и первых шагах по стежкам-дорожкам, что увели ее от этого порога в большую жизнь… И не нужно ей сейчас ничего, кроме материнской ласки и вернувшейся сказки милого детства… Пусть на минуту… Но оставит она целительный след навсегда…

«Какую же судьбу дашь мне?» — слышит слова матери.

«Какую же судьбу?..» — повторяет Анна. И понимает, круг сомкнулся, и разомкнуть его разом не так просто…

КОЛЫБЕЛЬНАЯ БЕЛОЙ ЧЕРЕШНИ

Колеса вагона отбивали на стыках рельсов убаюкивающий, монотонный, докучливо-дремотный перестук — состав узкоколейки неспешно катился по долине Тересвы, держа путь все вверх и вверх.

Неподвижно стояла у окна, вслушиваясь в ритмичный звук. И забылась, засмотрелась на проплывающую мимо узкую расщелину, распахнувшую холодную голубизну рассветного простора. Дорога бежала мимо полей, уже зазеленевших нежными майскими всходами, мимо родниковых овражков и одиноких деревьев, застывших в предутреннем покое, мимо дремучих зарослей лещины, грабов и черной ольхи, в которых словно затаилась лихая, колдовская сила, что переплела-перепутала каждую ветку…

Поезд, вырвавшись на открытое пространство, перестал натруженно пыхтеть — дорога впереди стелилась прямая, без поворотов. Впрочем, длилось это недолго, быстро проскочили этот участок и снова очутились в ущелье. Одна его сторона нависала горой, поросшей густым, темным лесом, с другой шумела и бесновалась Тересва. Река здесь то кипела на порожистых перекатах, разбиваясь на тысячи сверкающих брызг, то коварно разливалась в тихие заводи, подмывая скалистые глыбы, которые громоздились тут от века, ибо не было силы, способной их сокрушить.

Несмотря на красоту, что расстилалась за окном, Василину охватил невольный озноб: состав, раскачиваясь, мчался по краю ущелья, и сделалось не на шутку страшно, а вдруг сорвется в бездну…

Все же, поглядывая и прислушиваясь, незаметно задремала. Впрочем, ни о каком спокойном сне говорить не приходилось, слишком была возбуждена непривычным, только веки смежила, чтобы отдохнули глаза. И тут ей померещилось: бредет одна-одинешенька все выше и выше по горным кручам, ноги ступают легко, и сама легка, как воздух… А вокруг, неведомо откуда взявшаяся, расстилается такая белоснежная красота, будто развесил ее какой-то волшебник легкими облачками по окрестным деревьям…

Вздрогнула, встряхнула головой, прогоняя сонливое забытье. И въяве увидела на обочине серебристое деревце. И, не зная еще почему, стала торопливо разглядывать его, будто видела такое впервые в жизни…

Крона-облачко! Поезд бежал мимо, а деревце высоко поднимало белый стяг весны, и женщина из окна вагона неотрывно смотрела, как уходит к горизонту светлое видение. Отвела взгляд, только когда оно исчезло…

Оперлась на столик, закрыла глаза… Это путешествие отодвинуло многое и, подарив воспоминание о белом цвете черешни, вернуло в плен первых, еще юных материнских чувств… И разлился вокруг аромат цветущих деревьев, и опять стояла она на рассвете перед хатой, будто повторялась давняя сказка тех дней…

Звездное небо сливается с вершинами гор. Немолчно шумит Тересва. Луна высветила деревья околицы, черным покрывалом теней вжав в землю соседские приземистые хатки.

Село еще спит. А она в самую полночь проснулась от боли и, что только не делала, глаз больше сомкнуть не могла… Знает, все тревоги, все страдания ее. Помочь здесь не может никто, пройти через это нужно самой. И ведется так с незапамятных времен, когда первая мать дала жизнь первому ребенку. В этом и есть, наверное, высокая тайна долга и предназначения. И оттого молит об одном: пусть будет утро счастливым, пусть будут здоровы и дитя и она…

Была уверена, должно это произойти месяца через два, и Микола как раз вернулся бы с заработков… Даже не сообразила, что с ней, но, когда не смогла уже и места себе найти, поняла и выбежала во двор.

В мире царила тишина. Все