в заборе амбразуры (отверстия) и навесили сверху деревянные заслоны для защиты от пуль, сбоку поставили траверзы (от бокового огня), для погребков заняли ближайшие сакли. Конечно, такие незамысловатые батареи против европейской крепости продержались бы недолго, а сарты даже не заметили, как провезли по глухим переулкам орудия, как их поставили на места. Ура-тюбинскую батарею сделали несколько лучше, чем Самаркандскую, солдаты прозвали ее «Гостиницей». Она вся была построена из туров, на довольно высокой площадке, где росли деревья, а сзади находился большой пруд; ее фланги (концы) примыкали к большим саклям. Зато Самаркандская начала палить раньше, с самого утра. Поминутно раздавалась команда: «Первое! Второе!» Пушки, расставаясь с гранатой, отскакивали от бруствера, а полупудовые мортиры (короткие орудия для стрельбы навесом), известные у солдата под названием «собачек», прыгали на месте. Неприятельские ядра с треском раскалывали на Ура-тюбинской батарее деревья, на солдат сыпались листья, щепа, чаще же всего их снаряды пропадали бесследно в турах. Наступила ночь. На батареях никто не смыкал глаз, изредка палили вверх картечью, чтобы помешать сартам исправлять обвал. Однако обманчивый свет луны не позволял ничего различать: белела глиняная стена, на ней темным пятном обвал – и только. Лишь на рассвете заметили, что обвал завален хворостом, засека стояла наравне с зубцами крепостной стены; к полудню, впрочем, она рухнула вниз, увлекая за собой множество земли.

На следующую ночь предстояло опасное дело, измерить глубину неприятельского рва. На этот подвиг вызвался уланский поручик Кузьминский. Захватив с собой шнур с навязанным на конце камнем, Кузьминский взял в руки револьвер и в сопровождении унтер-офицера Сойнова перелез в темную ночь через забор. Прошло полчача тревожного ожидания, все молчали, сознавая ту опасность, какой подвергал себя отважный офицер. Вот наконец он показался, такой же беззаботный, веселый. Товарищи его окружили. «Девять аршин», – говорит. – «Спуск и подъем круты, внизу стоит караул, сам слышал голоса…». Задал задачу Алаяр-хан, 9 аршин ров да 11 бруствер, без малого 7 сажень карабкаться вверх.

Вот и третий день осады. Снарядов не жалели, огонь стал, что называется жарким. Точно играли в мячи, обе стороны менялись выстрелами, не уступая один другому: грохот пальбы не умолкал, дым и пыль густыми облаками укутали батарею. Наши орудия били без промаха, как рукой снимали один тур за другим, глина струилась потоком сверху вниз, глыбы земли тяжело сползали, ударяясь о берму (узкий промежуток земли между валом и рвом). Но и афганцы отличались: наши туры превратили в решето, площадку на Ура-тюбинской батарее осыпали так густо, что стало трудно бегать за зарядами. Особенно досаждала одна пушка, она посылала ядро за ядром, которые, пролетев над самым гребнем бруствера, били прямо в саклю, где стояли зарядные ящики. Сакля шаталась, столбы разлетались в щепы, все ждали вот-вот она рухнет. Однако к полудню огонь стал утихать, замолчала и зловредная пушка. На площадках начали появляться предвестницы штурма – лестницы, стали собираться войска. Лица у солдат сделались серьезные, каждый думал свою думу, многие крестились. Вот уж подняли лестницы и молча, шагая через туры, выходят рота за ротой на открытое место (эспланаду), где неприятель может сию минуту всех расстрелять. Сарты не ожидали штурма, генерал рассчитал верно, выбрав для штурма неурочный час. Штурмовые колонны успели пройти около 20 сажень, пока вся стена загорелась огнями. Живо спустили вниз лестницы, сбежали в ров, потом стали подниматься. Вон храбрый Кузьминский уже свалился, исколотый пиками, тяжело ранен юноша Аленич… Не выдержали артеллеристы, покинули свои пушки, побежали тужа же. Резерв, следивший глазами и сердцем за товарищами, также припустил следом за ними. Не прошло и четверти часа, как высокие стены Джизака покрылись белыми рубахами, канонада сверху прекратилась, и взвод нарезной батареи взял с места рысью, чтобы попасть в крепость. В эту минуту около Ура-тюбинскимх ворот вылетело на воздух круглое облако дыма, дрогнула земля, пошатнулись стены, раздался страшный взрыв. Причину его так и не дознались. Они говорили, будто сарты нарочно воспламенили порох, другие доказывали, что они на такой подвиг не способны, взрыв произошел случайно, когда защитники, спасаясь бегством, искали спасения в погребе, ружья же у них фитильные… Как бы там ни были, а наших пострадало 16 человек – кого пришибло, кого тяжело ранило.

Бухарцы рассчитывали по-своему: «Если Ура-тюбе урус осаждал 8 дней, то под Джизаком просидит, по крайней мере, 18 дней». Алаяр-хан донес в Бухару, что сдаст крепость только тогда, когда ее стены повалятся на защитников. Он, конечно, рассчитывал на толщину стен, почему и распорядился завалить ворота.

Утром в день штурма, около 10 часов, бухарцы сделали даже вылазку против конного отряда Пистолькорса, производившего демонстрацию, т. е. движение для отвода глаз. После вылазки все беки были собраны на одном из бастионов совещаться, как тут прибегают сказать: «Урус перелез через стену!». Тогда они, сняв сапоги, подобрав полы халатов, побежали к воротам, но было уже поздно, их встретила одна из наших рот…

В то время, когда наши войска заняли обвалы, во власти неприятеля оставались лишь одни Ташкентские ворота, или, вернее, калитка, так как ворота были наглухо завалены. Часть солдат направилась по валгангу сбрасывать оружие, другая часть – в цитадель, остальные – в улицу между первой и второй стеной. В этом глухом коридоре очутились защитники Джизака, запертые, как в западне. Положение отчаянное! Они обезумели от страха. Подгоняемые пулями и штыками, они, как стадо баранов, бросились к Ташкентским воротам – ворота заперты! Около 4 тысяч конных и пеших топтали, давили друг друга. Немногие спаслись через калитку. О каком-нибудь сопротивлении не могло быть и речи, они лишь жалобно вопили: «Аман! Аман!». Более 2 тысяч взято в плен, остальные были затоптаны на месте. Между убитыми встречалось много одетых в латы и шлемы, с кожаными щитами, богато изукрашенными золотом и серебром. Попадалось на убитых тонкое белье и лица у них вовсе не азиатские, скорее всего, наши главные недруги в Азии – англичане. В числе отобранного оружия попадались револьверы, нарезные ружья, добытые не иначе, как от тех же англичан.

В то время, когда войска уже хозяйничали в крепости, в тылу нашего лагеря появилась бухарская конница, высланная эмиром на подкрепление гарнизона, за ней в расстоянии одного перехода следовали 2 тысячи сарбазов с 18 орудиями. Узнав о падении Джизака, эти войска быстро ретировались.

Густыми веселыми толпами возвращались солдаты в лагерь. Почти все ехали верхом, а многие сверх того, вели в поводу – кто коня, кто верблюда или ишака, нагруженных разной рухлядью. Один солдат нес ребеночка, взятого из-за сострадания.