Шестакова не наблюдалось.

– Добрый день, – дядя Олег взял стул и уселся напротив моей мамы. Я же подошла к Вите, рядом с ним как раз было свободное место.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он шёпотом, не сводя с меня своих изумрудных глаз. И почему-то именно в этот момент они мне показались такими большими, глубокими, почему-то именно сейчас накатила тоска, от которой хотелось выть, подобно дикому волку. Я не понимала.

– Ты в порядке? – я не была уверена, услышал ли Шестаков вопрос, мой голос звучал слишком тихо.

– Прости, – виновато произнес Витя, поджимая губы. В ответ я качнула головой и потянулась к сумочке в надежде найти там пластырь. Наверное, это было крайне эгоистично и неправильно, но больше всего на свете сейчас меня волновала кровь на костяшках у Шестакова, а не отец, чье местонахождение было неизвестно.

Вытащив кошелек, я нашла там один пластырь и, решив, что это лучше, чем ничего, повернулась к Вите.

– У меня только один.

– Что?

– У тебя раны и кровь, а у меня только один пластырь, – прошептала я растеряно. Глаза наполнялись влагой, пальцы затряслись. Я смотрела на этот проклятый пластырь и видела отца, его стеклянный взгляд, руку, занесенную в воздух, страх, от которого дрожали коленки. Я все сильнее сжимала пластырь, вспоминая, сколько раз папа меня бил.

Страх перед очередной поркой, как табачный запах в этом кабинете, пропитал каждую мою клетку. В конечном итоге он погас, на его место пришло осознание безысходности. Никто и никогда не заступится. Никто и никогда не услышит слез, тихого крика, слетевшего с уст ребенка. Маленькая девочка Маргарита была в этом уверенна до сегодняшнего дня.

– Рита, – позвал Витя, но я не сразу услышала, только когда мамина рука легла мне на плечо, пришла в себя.

– Пойдем, – сказала мать. Взглянув на следователя, широкоплечего мужчину с сединой на висках, то и дело перекатывающего ручку между пальцев, я поняла, что пропустила почти пять минут разговора. Они уже успели о чем-то договорится?

Мама вышла первой, вторым покинул комнату дядя Олег. Я же дождалась, пока следователь снимет наручники с Шестакова, затем мы оба закрыли за собой дверь, оказавшись вновь в темном коридоре.

Какое-то время шли в полнейшей тишине, лишь звук маминых каблуков разносился эхом. Мимо нас несколько раз проскочили полицейские, у кого-то даже работала рация. А когда двое завели пьяного мужика, что еле держался на ногах, у меня по спине побежали мурашки. Не самое неприятное место однако.

– Деньги и связи решают все, – сказал Олег Николаевич, когда мы наконец покинули здание полицейского участка. С неба срывался снег, ветер стал еще морозней и колючей. Я поежилась, приподнимая воротник пальто, чтобы чуть согреться.

– Виктор, ты бы извинился перед Лидой.

– Я… простите, Лидия Александровна, – произнес Витя, но в его тоне теперь не звучали нотки вины. Казалось, Шестаков в целом не считал свой поступок неправильным.

– Мам, а где Матвей? – спохватилась, вспомнив о брате.

– Я соседку попросила присмотреть, все нормально.

– А как вы вообще тут оказались?

– Соседи на шум вызвали полицию, – ответила мать на мое любопытство.

– Может, подвезти? Я на машине, – предложил вдруг дядя Олег, влезая в наш разговор.

– Было бы неплохо, – согласилась мама, удивив меня еще больше.

И вот мы дружной компанией уселись в дорогую черную иномарку с тонированными стеклами и кожаными сиденьями. Мать, ясное дело, села вперед, а мы с Витей назад. И только машина двинулась с места, я задумалась, зачем вообще еду с ними. Мне ведь в другой конец города, мне не нужно сидеть здесь, вдыхать запах терпкого парфюма, который наверняка стоит не мало.

– Как Павел? – спросил дядя Олег, выворачивая с парковки. Его длинный презентабельный автомобиль напоминал корабль, в котором могла бы поместиться еще целая семья.

– Все хорошо, его увезли в травматологию. Я звонила, особых повреждений нет, но на ночь попросили остаться.

– Я заеду к нему завтра, – вздохнув, сказал Шестаков-старший. Я тайком глянула на Витю и заметила, как он стиснул челюсть, словно до сих пор злился.

– Я не думаю, что это хорошая идея, – проронила мать. Уж кто-кто, а она прекрасно знала, насколько сильно отец ненавидел своего бывшего лучшего друга.

– Виктор, было бы неплохо, если бы ты и перед Павлом извини…

– Я не буду извиняться! – категорично заявил Витя, будто очнувшись ото сна. Его холодный стальной голос в какой-то степени пугал.

– Что значит – не буду?

– Единственное, в чем я виноват, – прорычал Шестаков. По скулам парня бегали желваки. – Так это в том, что не сделал этого раньше. Я виноват перед Ритой, я должен был заступиться за нее, должен был! Должен, пап! Мужчина должен защищать женщину! А тот, кто поднимает на нее руку, на слабую, хрупкую девушку, не может называться ни отцом, ни мужиком!

В салоне повисла пауза. Долгая. Напряженная. Казалось некто натянул струны души до предела, и если бы отпустил их, мы бы все задохнулись.

– Как это… – первым голос подал дядя Олег. Он остановил машину посреди дороги и посмотрел на маму, словно рядом сидел не человек, а привидение. – Как это поднял? Павел… вас бил?

Глава 26 - Рита

В итоге мы приехали домой к дяде Олегу. Он сказал, хочет серьезно поговорить с мамой, узнать что, почему и с каких пор. Мне на такие вопросы отвечать было бы неудобно, а вот мать то ли от безысходности, то ли потому что хотелось кому-то выговориться, неожиданно согласилась.

И опять же я бы могла выйти в любой момент, попросить, чтобы меня подвезли до моего дома, но предпочла доехать со всеми, побыть еще немного рядом с Витей. Стена, которую я возводила почти три года, рушилась по крупицам, а теперь, когда между нами не осталось недомолвок, она почти пала, впуская в сердце позабытое тепло.

Олег Николаевич жил все там же, где и раньше, и даже внутри квартиры ничего не изменилось. Я словно очутилась в прошлом, в том самом, когда мы с Витей были счастливой парой выпускников, мечтающих о невероятном совместном будущем.

Скинув обувь, я прошла по коридору, оглядывая гостиную, совмещенную с кухней. Точно также я оказалась здесь два с половиной года назад,