— Вы можете идти, доктор Рюссель, — тихо проговорил Ентц.

— А как с моей пенсией?

Ентц пожал плечами. Доктор Рюссель повысил голос:

— Если вы не знаете, что будет с моей пенсией, стало быть, вас не интересует, на что я буду жить, сдав пост бургомистра? Может, ваш предшественник и ваш коллега будет помирать с голоду? Вас нисколько не интересует, что в городе будет умирать с голоду человек, который всю свою жизнь жил ради этого города? Вы не хотите знать об этом! Вы не знаете и того, что будет завтра в этом городе, которым вы намереваетесь править! Вы ничего не хотите знать! Вы закрываете глаза на трудности! Вы хотите только власти! Вы жаждете ее! Вы идете по трупам! Вас это тоже не интересует, ибо вы — коммунист!

Ентц медленно направился к письменному столу бургомистра. Казалось, он с каждым шагом все больше решается на то, чтобы выбросить бургомистра в окно. Ведь никто и не увидит, как он будет выбрасывать его в окно! Да и вряд ли поднимется большой шум по поводу случившегося…

Рюссель вскочил. Он весь дрожал, губы у него тряслись. Быстрым шагом прошел мимо Ентца к двери. Ентц видел, как он миновал плохо освещенный коридор, а затем, не торопясь, стал спускаться по лестнице, даже не обернувшись и не попрощавшись с тем помещением, где проработал много лет. Рюссель сейчас оказался в положении человека, который уже находится на закате своей жизни, но хорошо сознает, что ему суждено еще несколько лет пробыть на этом свете между жизнью и смертью.

Выпроводив бургомистра, Ентц не сел. Он не стал пробовать, как будет выглядеть за столом бургомистра в должности мэра города. Ентц открыл окно и вздохнул полной грудью. Затем развел руки в стороны, будто хотел обнять всех, кто одержал сегодня победу…

Ентц помчался вниз в полицейскую вахтерскую, где оставил Георга Хайнике. Ентц увидел бледное, осунувшееся лицо друга, его искаженный от боли рот. Он приподнял Хайнике, поставил на ноги и обнял. Ентц смеялся и плакал от радости. Опьяненный победой, Ентц не слышал стонов Хайнике, не замечал, что в его объятиях находился совершенно обессилевший человек.

15

В это время к ратуше подкатил грузовик, конфискованный у Шрайтера. На нем прибыли Раубольд и его десять товарищей. Раубольд с пистолетом в руке ворвался во главе своей группы в полицейскую вахтерскую. Вахмистр Фридрих поднял руки вверх. Ентц и Хайнике стояли обнявшись и, казалось, ничего не замечали.

— Эй, вы! — крикнул им Раубольд.

Ентц выпустил из своих объятий Хайнике и обернулся. Позади него сразу же рухнул на пол Георг.

Вахмистр со страхом смотрел на людей, ворвавшихся в полицейскую комнату. Когда упал Хайнике, Фридрих пробормотал себе под нос:

— Боже мой, помер!

Необычайной хитрости мысль сразу же родилась в голове вахмистра: красный Хайнике ничего уже опровергнуть не сможет! Фридрих так и начал:

— Хайнике мне обещал…

— Вон отсюда! — закричал на него Раубольд.

Раубольд и Ентц, не мешкая, приказали товарищам отвезти Хайнике домой. Раубольд выставил в ратуше охрану и организовал патруль. Город не спал, хотя внешне не подавал никаких признаков жизни. Его жители с большим напряжением следили за развертыванием событий, которые должны были вписать новую страницу в летопись города.

В ратуше в эту ночь только успевали ставить новые свечи. А на рассвете Ентц уже зачитал вернувшемуся из города отряду Раубольда: «Истекшей ночью антифашистские силы города Вальденберг взяли власть в свои руки. Нацистские времена кончились, однако фашисты еще скрываются в разных местах. Наша задача — выловить их и привлечь к ответственности. Всех людей доброй воли просим поддерживать спокойствие и порядок… Исполняющий обязанности ландрата доктор Каддиг назначил меня первым антифашистским бургомистром. В связи с этим я объявляю: начиная с сегодняшнего дня, все фашистские законы теряют свою силу! Однако поскольку сейчас нет времени для разработки новых законов, необходимо приложить все силы, чтобы обеспечить нормальную жизнь в нашем городе».

Товарищи молча выслушали текст этого сообщения. Конечно, можно было устроить по этому поводу настоящее ликование и пройтись маршем по городу, скандируя: «Мы победили!», однако сейчас всех волновало уже другое.

Вернулся шофер Хиндемит и сообщил: «Доктора Феллера буквально подняли с постели и доставили к Хайнике. Ему плохо».

16

Пошел последний час четверга. В доме Элизабет Шернер весело потрескивали поленья. Плиту разожгли солдаты, а следить за ней наказали хозяйке.

— Подкладывай дровишки да смотри, чтоб не погасли! Горящие полешки придают дому особый уют! — поучали Элизабет солдаты.

И она поддерживала огонь. От горящих дров летели искры, из трубы валил серый дым, его тут же подхватывал ветер, который будто специально хотел показать, на что он способен. В кухне было тепло, даже жарко. Солдаты поснимали свои френчи и засучили рукава рубашек. Кто сидел на табуретках, кто верхом на стульях, а кое-кто развалился на скамейке в углу. Оберхауерский коньяк, что привез Таллер, пили прямо из чайных чашек. Пили как воду. Потом горланили песни хриплыми голосами, шумно рассказывали о своих «геройских» поступках, предпочитая умалчивать о поражениях. Настроение у всех было неплохое, но никто не хотел, чтобы поскорее наступало утро. Никто из них не хотел даже себе признаться, что их гложет страшное разочарование во всем. И потому, глотая коньяк, они не ощущали всей прелести его вкуса.

По требованию солдат Элизабет Шернер наливала в чашки кипяток. Они добавляли туда коньяк и пили эту горячую и довольно крепкую смесь. Вскоре все были так пьяны, какими бывали обычно, когда терпели крупное поражение и им было просто необходимо как-то подготовить себя к очередным неудачам. У них уже вошло в привычку спасаться бегством. Беглецами они были и сейчас, в этом лесном домике. Они бежали сюда от ночи, которую им надо было бы использовать для того, чтобы добраться до дому.

Альфонс Херфурт запустил пустую бутылку в открытое окно. Было слышно, как она упала внизу. За окном по-прежнему завывал ветер, и солдаты время от времени с тревогой прислушивались, но затем опять принимались за коньяк, позабыв обо всех неожиданностях ночи.

Подойдя к Элизабет Шернер, Таллер сказал:

— Пора. Пойдем!

Встретившись взглядом с Херфуртом, подумал: «Его надо прикончить, чтобы не причинял больше вреда». И сразу же мысленно унесся в свой портовый городок, не забыв побывать и в кабачке, где собирались шоферы. Он уже вдыхал запах затхлой воды, слышал, как посвистывал ветер, видел, как из пароходных трюмов разгружали ящики. Прогуливаясь по улицам родного города, он уже