к его ногам, но старик уже уходил, и звук его неверных прерывающихся шагов вскоре затих вдалеке. Пес опустил надбровья, почти закрыв глаза, и в сумраке снова увидел перед собой сапоги, но не дедовы кирзовики, стоптанные и залатаные, а яловые, ладные, густо пахнущие дегтем. Мыс сапога поднялся, покачался в воздухе и мягко вошел в бок стонавшего на полу хозяина… Куцый захрипел в забытьи, вздыбилась шерсть на спине, гулко заколотилось сердце — до того зрима была картина, всплывшая из дальних лет.

Внезапно ему захотелось подняться на ноги, и в нем забрезжила надежда, что у него хватит на это сил. И в самом доле сил хватило: он встал и понюхал воздух. Пахло кленом, лугом, речкой, а еще — дегтем. Может, те сапоги прошли недавно мимо него, когда он спал. Куцый, подняв морду, глядел на звезды и перебирал лапами. Дрожь покинула тело, не поднималась от желудка муторная дурнота, мир прочно был влит в положенные ему пределы и не пытался опрокинуться вниз небом.

Куцый прерывисто вздохнул и побежал по тропе. Он хорошо знал, куда ему надо бежать. Преодолел ложок, ловко, как в молодости, переполз по узеньким кладкам на другой берег ручья и поднялся на пригорок, где стоял несокрушимо крепкий, сложенный из вековых сосновых стволов дом.

Пес запрокинул морду к слепым, бельмасто белевшим в звездном сиянии окнам и взвыл на одной протяжной пронзительной ноте. Он выл пять, а может, и десять минут, до тех пор, пока в окнах не вспыхнул свет. Куцый поспешил взобраться на крыльцо и услышал, как в сенцах громко выругались: «Ах, чтоб тебе!..» Раскрылась дверь, и в проеме встала неправдоподобно большая фигура с фонарем в высоко поднятой руке, в трусах и сапогах на босу ногу. Изловчившись, Куцый сомкнул челюсти на жестком, вонявшем дегтем, голенище. Тут же нога судорожно дернулась и подалась назад, сокрушая в собачьей пасти последние оставшиеся там зубы — они тихо, но отчетливо стукнули о доски крыльца. Спросонья Красавчика покачивало, он промахивался дважды, норовя пнуть Куцего в бок. Но третьим ударом достал все же пса. Поднятый в воздух, он пролетел над ступенями крыльца и шлепнулся хребтом о колоду с воткнутым в нее топором. Удар был таким сильным, что Куцый сшиб топор и скользнул по траве — еще дальше, к штакетнику… Когда он пришел в себя, на крыльце никого не было, но окна еще светились. Он подполз к крыльцу и снова завыл, с тоской и яростью, чувствуя, что силы вот-вот иссякнут. На этот раз дверь не раскрылась — распахнулась с треском: лесник выбил ее наружу прикладом ружья. Куцый придвинулся к свету окон, чтобы быть на виду. Виктор расставил ноги в черных сапогах, вжал приклад в плечо и принялся целиться — он хотел бить наверняка.

И грянул выстрел…

Он не встревожил деревню: была пора открытой охоты, горожане, наезжавшие в эти глухие места, бабахали то тут, то там, порой забавы ради, в любое время суток. А вот вой…

Собаки воют у того дома, где умирает или уже умер человек. Многие в ту ночь не спали, разбуженные песьим воем, и, ворочаясь в потемках, определяя, откуда он летит, гадали — уж не случилось что с лесником.

Но утром он, как всегда, высокий, прямой, с угрюмо-спокойным лицом, появился на крыльце своего дома. Куцый лежал на боку, скрюченный смертью, подняв кверху вывороченные последней болью лапы. Беззубая пасть была оскалена.

Виктор, торопясь, спустился по ступеням, гадливо морщась, взял Куцего за задние лапы, волоча мордой по земле, понес в кустарник.

Журавлиные клики

Прошлым летом, как обычно, кликнули желающих ехать в деревню на сенокос. И как обычно, желающих в нашем маленьком учреждении не нашлось: одни на болезнь сослались, другие на семейные обстоятельства. И конечно же указующий перст начальника уткнулся в мою грудь. Я здоров и в силе, я не обременен семейством.

Я не возражал. В нашем архиве, занимавшем старинную церковь, было сумрачно, сыро, комнаты походили на монашеские кельи, неистребимо пахло истлевшей бумагой. А за узкими щелями окон сиял июль, солнечно лоснилась свежая зелень, шумели, сверкая, недолгие дожди. Не так уж плохо было на две недели вырваться на волю.

И вот я в деревне. Уже близок вечер. Тихо и нежарко. Мы идем с бригадиром мимо покосившихся изгородей, через которые перевешиваются ветки яблонь, мимо безмолвных псов, дремлющих у калиток, мимо колодцев с журавлями и новехоньких ядовито-зеленых колонок. Уже и конец улицы виднеется, а мой провожатый все идет себе ни шатко ни валко и гадает вслух: «Возьмет ай нет?» Он сбоку цепко всматривается в меня и решает убежденно: «Возьмет!» И тут же снова сомневается: «Ай нет?»

Догадываюсь, бормотанье его — о хозяине или хозяйке, к кому ведет он меня устраивать на постой. Но при чем тут моя наружность?

Я уже знаю (слышал в колхозной конторе), что бригадира зовут за глаза Красным Солнышком. И не потому, что он, как его тезка из древнего Киева, добр и обогревает всех вокруг. Бригадир — большой любитель выпить, и дешевые, но крепкие напитки окрасили его полное, круглое лицо в стойкий багровый цвет.

— Понимаешь, друг, — говорит он доверительным полушепотом. — Я тебя почему к Азарьевне веду? Потому что заботу о тебе хочу проявить. Во-первых, у нее нет городских постояльцев, во-вторых, изба просторная, в-третьих — чистота. А семья всего — это самая Азарьевна, да невестка ее, да сын… Будешь у них жить — кум королю… О Валентине Барченкове небось читал в газетах?

— Как же, читал, слышал, — растерянно отвечаю я.

— Вот у него и остановишься… Скажу тебе по секрету: славу его, конечно, раздули, есть у нас в колхозе не хуже его мужики. — Бригадир внушительно покашливает, расправляя плечи. Уж не себя ли имеет в виду? — Но парень он старательный, работящий — это точно, этого у него не отберешь… — Вздыхает: — Вот только взяли бы!..

Крайняя в деревенском порядке изба. Высокое, на каменных столбах крыльцо под двухскатной крышей, веранда, сверкающая чистыми стеклами, на окнах — резные наличники с затейливым узором. Не изба — маленький терем. В палисаднике редкие для деревни цветы — гладиолусы. За избой — низина с уютным речным плесом, дальше — ржаное поле, еще дальше — лес.

— Рыба водится? — с надеждой спрашиваю бригадира.

— Во! — показывает он руками.

— А грибы?

— Хоть на телеге вози…

«Ладно, проверим», — думаю я с тихой радостью.

— Ну, господи, благослови! — бодро крякает Красно Солнышко и толкает калитку.

К избе нас ведет толстый пушистый кот. Он неожиданно выныривает из-под крыжовенного куста, забегает вперед и, не