реалиями, «журналистика личности». Последним ее представителем остается Виталий Третьяков, но он уже настолько запутался в своих политических привязанностях, симпатиях и антипатиях, что, я бы сказал, «потерял» свое лицо. Также представителем этой «школы» был, естественно, Коротич или Глеб Павловский в «Известиях», который не писал, но все равно был «лицом» газеты. Сегодня же в газетное руководство приходят менеджеры. Кстати, в этом отношении «Независимая» может быть исключением: несмотря на то, что редакционные статьи, появившиеся с приходом Ремчукова, неподписные, некое «лицо» издания, связанное с новым главным редактором, мне кажется, появляется, и, может быть, это привлечет читателей.

3. Я, естественно, читаю полосы культуры, и для меня показатель такого, я бы сказал, объединения языка, исчезновения индивидуальности – литературной, музыкальной, театральной критики – это уход от контекста. То есть каждый спектакль описывается в некоем безвоздушном пространстве. В искусстве, как и в политике, существование чего-либо невозможно без контекста. Увы, сегодня журналист, который пишет о назначении нового министра обороны, не может сказать: «Это напоминает такую-то чехарду 1916 года». Потому что он вообще не в курсе, что там было в 1916 году. И не понимает, в какой степени ссылка Козака в Южный округ может соотноситься с каким-нибудь назначением генерал-губернатора после русско-турецкой войны. Этого вообще никто не знает, и главное, что нет спроса на это. С другой стороны, я струдом представляю себе человека, который опечалится, спросив в киоске номер газеты «Газета» и узнав, что его нет (если у него там нет своего собственного материала). Чего можно ждать от газеты «Газета»? Ничего нельзя ждать. Если говорить об аналитике и экономической тематике – человеку интересно, что по этому поводу напишут «Ведомости», в той или иной степени любопытен «Коммерсант» и меняющиеся в сторону желтой прессы «Известия».

Выразительность – это буквальный бэкграунд автора, который, говоря про трагедию на шахте «Ульяновская» в Кемерово, имеет в виду не только архив всех трагедий, но еще и где-то все равно вспомнит, допустим, Чехова. А этого вообще нет.

Залогом выразительности является еще и широкий кругозор журналиста. Даже человек, который пишет сегодня о литературе, совершенно не считает нужным укладывать писателя в ту или иную традицию, а без этого нет не только литературной критики, но и политической журналистики. Мне все равно интересен человек, который, говоря о курсе доллара, какую-нибудь культурную шутку себе позволит.

4. Конечно. Я, например, писал какую-то статью про драматурга Казанцева, где выразился так: «Драматург Казанцев пишет про х… знает что в буквальном смысле», имея в виду то, что у него всегда все завязано на фрейдистских комплексах героев. Мне кажется, что это очень точный образ, и мне тогда многие звонили и говорили: «Как смешно и как точно ты написал». Все возможно, но другой вопрос, что сегодня материться просто скучно.

5. Мне не нравится слово «контент». Потому что есть слово «содержание». Знаете, когда люди говорят: «Давайте проведем совещание по содержанию контента», они просто не понимают, о чем речь. Больше всего мне не нравится, когда у нас обессмысливаются вещи. То есть когда про законодательные собрания говорят «заксы» и ни один человек не смеется – вот это самое поразительное. Ведь «зак» – это вагон для заключенных. Человек, который называет законодательное собрание «заксобранием», должен или иметь желание оскорбить этот орган, или абсолютно не чувствовать язык. Точно так же говорят: «Владимир Путин озвучил сегодня…» – но озвучить может только какая-нибудь кукла, фигура, которой кто-то манипулирует. Если мы пытаемся относиться к Путину с уважением, он может «сказать», он может «заявить», но он не может «озвучить». «Озвучить» может его пресс-секретарь.

Люди просто не понимают смысла произносимых ими слов.

6. Я считаю, что это не испортит текст, ведь есть очень много понятных профессиональных слов. Главное, чтобы это не унижало меня как читателя.

7. Я считаю, что недопустима. Недаром 2007 г. объявили Годом русского языка, и очень важно поговорить о том, что вообще можно сделать по поводу русского языка. Мне кажется, что самое главное – это создание неких существенных корпоративных договоренностей, которым мы будем следовать. Я, например, никогда не ругался матом, а потом поступил в ГИТИС, где почти все педагоги матерились на лекциях, и я тоже стал употреблять нецензурную лексику. Даже в армии я два года не матерился, и более того – офицеры извинялись, если матерились в моем присутствии. Я вообще не помню, чтобы когда-либо было такое количество мата, как сегодня. Сейчас в жизни так много мата, что мы даже дома договариваемся, что мы больше не будем пользоваться в семье нецензурной лексикой, потому что это становится очень скучным. Но я опять же скажу, что для меня в сегодняшней журналистской и повседневной речи намного опаснее не брань, а уголовный жаргон. Как мне кажется, это более серьезная угроза.

8. Нарушения языковой нормы объясняются неграмотностью людей. В студиях отсутствуют словари. Я веду программу на «Маяке» – у нас в студии лежит словарь, но внутри радиостанции большие споры: на какой словарь мы можем опираться? Сегодня любое издательство может выпустить свой словарь, а сами словари далеки от идеала и расходятся с академическими нормами. Академики, в свою очередь, тоже не могут понять, какой норме следовать. Конечно, стилистические ошибки журналистов встречаются сплошь и рядом. Например, на «Маяке» говорят: «В семнадцать ноль-ноль по Москве», хотя это неграмотно – естественно, «по московскому времени». Никто за этим не следит. Никто никого не накажет, не вычтет никаких денег за ошибку в русском языке, хотя на «Би-би-си» могут уволить за такие вещи. И, мне кажется, это правильно.

9. Язык интернет-изданий освобождает и без того очень свободный язык. Если говорить об электронных СМИ, то их главная функция – это сброс информации, чтобы затем кто-то сослался на них и эта новость пошла гулять по миру. Насколько я понимаю, сегодня эта функция уходит в прошлое, сегодня Интернет – это средство массовой информации, ценность которого в том, что оно не является подцензурным. Соответственно, Интернет – это единственное место, где может выступить, скажем, Гарри Каспаров или Григорий Явлинский. Вот в чем функция Интернета. И в этом отношении Интернет сегодня даже более культурная область (если судить по тому, какие темы обсуждаются на форумах и в «живых журналах»), это пространство той самой аналитической журналистики (я уже не говорю об «иконах» СМИ, таких как Грани. ru, Полит. ru, Утро. ru и так далее). Сами «живые журналы» становятся отчасти средством массовой информации, местом для аналитического комментирования, для своеобразного «комментария в комментарии». Подобное когда-то было: «наш читатель ответил, а редакция ему ответила». Сегодня этого вообще нет. Ну, опротестовали наш текст, мы это опубликуем, не вступая в переписку