Маршал Михаил Николаевич Тухачевский в качестве кандидата в Бонапарты оставался на протяжении 1920-х и 30-х годов одной из наиболее заметных фигур в СССР. Он был самым молодым полководцем Красной Армии, прославившимся громкими победами над белыми. Правда, пятном на его военной репутации оставался разгром под Варшавой. Особенно активно обсуждали его шансы стать «новым Наполеоном» в среде русской военной эмиграции. Дворянин, бывший гвардейский офицер, считался вполне подходящей кандидатурой для того, чтобы стать диктатором, свергнуть власть большевиков и восстановить такой уровень порядка и свобод, который позволил бы вернуться большинству эмигрантов. Никаких данных об оппозиционности Тухачевского Советской власти в эмиграции не было, бывшим белым генералам просто очень хотелось, чтобы пришел новый Бонапарт и сверг ненавистных большевиков, открыв эмигрантам путь на родину. Но эти оценки совершенно не обязательно совпадали с теми оценками, которые давали Тухачевскому западные политики, чьи мнения различались в зависимости от политической ориентации. Русская эмиграция никакого влияния на европейские правительства не имела. Нет данных, что правительство какой-либо из европейских держав рассматривало Тухачевского как желательного кандидата в диктаторы России.

Когда чекисты в 20-е годы легендировали существование в СССР разветвленной монархической организации «Трест», среди ее военных вождей фигурировал Тухачевский. После разоблачения «Треста» как советской провокации вожди эмиграции должны были понять, что Тухачевский никаким Бонапартом не является и, во всяком случае, ни в каком антисоветском заговоре не состоит. Однако миф Тухачевского продолжал существовать в русской эмиграции и в 30-е годы. Так, поэт и писатель Арсений Несмелов (А. И. Митропольский) выразил чаяния о «грядущем Бонапарте» в рассказе «Маршал Свистунов».

На процессе по делу о «военно-фашистском заговоре» в июне 1937 года, равно как на других политических процессах 30-х годов, упор делался на внешний фактор. Подсудимые дружно признавались, что являются агентами иностранных разведок и собирались совершить переворот исключительно по заданию Германии, Японии или Англии. Почему Сталин диктовал именно такую линию поведения обвинения, вполне можно понять. Обвинение в шпионаже само по себе было расстрельной статьей и позволяло физически уничтожить политических противников. Во-вторых, что еще важнее, все заговоры, направленные на свержение Сталина, становились заговорами, направленными на свержение Советской власти по заданию империалистических держав. Таким образом, сразу же из рассмотрения на суде выпадали любые внутренние причины переворота, связанные, например, с коллективизацией, тяжелым положением рабочего класса или отсутствием политических свобод. Но тот факт, что на политических процессах упор делался на внешние связи мнимых заговорщиков, вовсе не означает, что реальные заговорщики в первую очередь заботились бы о том, чтобы установить связи с зарубежными державами. Наоборот, настоящих заговорщиков это должно было заботить в самую последнюю очередь. Наладить отношения с Лондоном, Парижем и Вашингтоном, с Берлином, Римом и Токио следовало только после успеха переворота. Ведь невозможно себе представить, чтобы после успешного военного переворота в СССР европейские державы, а также США и Япония в ультимативной форме потребовали бы от вождей переворота воскрешения из мертвых Сталина и возвращения его к власти.

Точно так же невозможно себе представить, чтобы в случае неудачи заговорщикам на помощь пришли германские, японские или французские рати. Раз уж западные державы и Япония признали большевиков, причем тогда, когда те и не думали отказываться от лозунга мировой революции, было совершенно невероятно, что они откажутся признать тех, кто их свергнет. Почему же заговорщики должны были сомневаться в том, что Запад признает пришедших к власти противников Сталина? Да и как можно было не признать правительство державы, обладавшей самой многочисленной армией в Европе и наибольшим в Европе количеством танков? А вот пытаться заранее установить связи с иностранными спецслужбами было делом не только бесполезным, но и весьма рискованным. Заговорщики, таким образом, могли легко попасть в сети НКВД, нисколько не увеличив при этом шансы заговора на успех.

Тухачевского никак нельзя было счесть и троцкистом. После падения Троцкого он еще десять лет спокойно уживался со Сталиным, хотя некоторые рабочие конфликты, посвященные практическим вопросам военного строительства, у них случались. И, кроме того, Тухачевского никак нельзя назвать одним из «вождей» мировой революции, наряду с Троцким и Зиновьевым. Михаил Николаевич вообще не играл никакой политической роли, как и другие военачальники, за исключением Ворошилова и, до некоторой степени, Гамарника, и в качестве «вождя» никем и никогда в СССР не воспринимался.

Само по себе количественное увеличение армии не могло вести к росту влияния военных. Для того, чтобы их влияние проявилось в полной мере, требовалась обстановка военного времени, т. е. большой войны. Именно такую войну и готовил Сталин. И, как он хорошо знал из истории, в ходе победоносной войны (а рассчитывали воевать малой кровью и на чужой территории) как раз и рождаются будущие Бонапарты. Поэтому, чтобы потенциальных кандидатов в Бонапарты не осталось, Сталин произвел масштабную зачистку высшего комсостава Красной Армии. Заодно он зачистил и гражданскую номенклатуру. Это делалось отнюдь не на случай возможного поражения, а в ожидании грядущей победы. Призрак бонапартизма преследовал его всю жизнь. Именно опасения, что кто-то из победоносных маршалов двинет полки на Кремль, заставили Иосифа Виссарионовича инспирировать «дело о военно-фашистском заговоре» и казнить Тухачевского, Якира, Уборевича, Егорова и сотни других командармов и комдивов, комкоров и комбригов, в чьей лояльности в тот момент еще не было никаких оснований сомневаться. Остались только проверенные «конармейцы» – Ворошилов и Буденный, Шапошников и Тимошенко, Мерецков и Жуков, у которых, как полагал Сталин, опасных амбиций в случае победы не возникнет. Правда, насчет Жукова к концу войны он это мнение, похоже, изменил и уже вскоре после победного 1945-го отправил его в не слишком почетную ссылку. Но не уничтожил, а все-таки сохранил для грядущих боев. Равно как и Мерецкова, арестованного в начале войны, но вскоре освобожденного.

Постоянная чистка Красной Армии от бывших царских и белых офицеров, начавшаяся сразу после окончания Гражданской войны, продолжилась вплоть до Большого террора 1937–1938 годов, после которого число бывших царских офицеров на высших командных должностях можно было буквально пересчитать по пальцам. Эта чистка, среди прочих целей, должна была убрать из армии кадры, на которые, как мыслило политическое руководство, мог бы опереться потенциальный Бонапарт. Точно так же после смещения Троцкого в январе 1925 года с поста председателя Реввоенсовета и главы военного ведомства армию начали чистить от «троцкистов», как называли любых его выдвиженцев. Здесь тоже была боязнь Бонапарта-Троцкого, но все-таки главным мотивом чисток было стремление избавиться от любых потенциально нелояльных к большевистской власти элементов в преддверии будущей большой войны со странами «капиталистического окружения». Политические руководители, а с середины 20-х годов – единолично властвовавший Сталин –