Шрифт:
Закладка:
Означать, это могло только одно. С рассветом, пехота перегруппируется и пойдет уже почти бегом, поскольку в первом наскоке все огневые позиции противника были выбиты. Пойдут мелкими перебежками, повзводно. Имея за спиной четыре года войны, уже никто не кричал ура и не валился грудью на пулеметы. Это пойдет смерть. Неотвратимая, словно тягучая лава разбуженного вулкана. Но, черт! Перед тем как она двинется. Артиллерия перепашет нейтральную полосу вместе с незадачливым мечником, оказавшимся слишком далеко на юге, и имевшим глупость выйти из теней не совсем удачно. Никому не нужны были случайные помехи на боевом марше в виде не разорвавшихся мин или солдат противника на выдвинутых вперед огневых позициях. Затем огонь перенесут вглубь укреплений, но это уже совсем другая история. Я покрутил головой. Мне везло. За опрокинувшимся броневиком, как я и рассчитывал я увидел Т-34. С моей стороны в его боковой броне дыр не было. Значит, стреляли с обратной. Значит, этот танк попал под огонь первым. Второй успел хотя бы развернуться вполовину навстречу огню. Железный Всадник рассказывал, что первая лава танков в наступлении «жила» всего пятнадцать-двадцать минут. Как он выжил, будучи командиром четырех машин я просто себе не представлял. Хотя, судя по его наградам, которыми я играл в детстве, он был хорошим командиром.
Я быстро, на четвереньках пробрался к танку, с удовольствием, осматривая знакомые, победоносные очертания, и забрался на отмосток. Номер пишут на башнях, и для того, чтобы я смог понять, было ли на ней что ни-будь написано, мне нужно было стереть копоть и грязь.
Удавалось это с трудом, потому, что она успела уже подсохнуть, но мне хватило и половины того, что я увидел. Четыре и половина пятерки. Да, это был конь Железного Всадника. Я соскочил на землю, и пробрался к люку механика, но как только рука опустилась в грязь перед открытым люком, волосы под шлемом встали дыбом. Мины. Железный Всадник, выскочив из люка, попал на мины. Я отполз на несколько шагов назад. Развернулся в сторону боевых позиций и насколько мог осторожно пополз прямо по гусеничному следу. Это гарантировало жизнь.
Мне нужно было торопиться. Фонарики похоронных команд вспыхивали и гасли совсем недалеко. Скоро они пойдут вдоль передовых траншей. Я посчитал — минут десять, и заработал локтями еще быстрее.
Я не думал, что это произойдет именно так как произошло, но это случилось. Переползая невысокий травяной холм, я подломил больную руку и покатился по откосу. Мои губы коснулись чего-то ледяного и проклятая луна все- таки вылезла из-за лесных верхушек.
Мне приходилось целовать мертвых, но тогда когда в них оставалось хотя бы пол капли жизни. Я не успевал почувствовать этой ледяной тьмы и пустоты тела.
Я выпрямился и сел. Железный Всадник, с туго перетянутой ногой, без шлема, с обгоревшим лбом. В тяжелом беспамятстве лежал в траншее.
За отворот его бушлата мертвой хваткой уцепилась совсем юная красивая голубоглазая девушка. Ее глаза были распахнуты и смотрели в небо. Я знал, что души нет. Я многое знал, но в этот момент мне очень захотелось, чтобы она была, эта душа. Чтобы был рай. Чтобы было то место, где тепло, чисто, светло и радостно, и чтобы душа этой девочки была именно там и нигде иначе.
Я сидел, тупо слушал тихие голоса похоронщиков. Звяканье железных армейских носилок. Краем глаза я видел мелькающие огоньки их фонариков. Скоро они будут здесь и заберут еще живое тело Железного Всадника. Едва не остановившийся ручей моей крови снова начнет течь. Мне хотелось плакать, но я не мог. Слишком больно. Слишком горько. Слишком неправильно. Этой девочки здесь просто быть не должно. Железный всадник о многом сожалел в своей жизни, но больше всего о том, что он потерял сознание раньше, чем успел узнать имя и закрыть ей глаза. Это и было моим обетом в рыжих болотах вдоль ручьев моей крови. Узнать ее имя и закрыть в упокоении глаза, для того, что бы они никогда больше не видели ужаса и горя.
Мне подумалось — Она же так и не поцеловалась с парнем в своей жизни длинной в миг ни разу. Что такое мой неловкий поцелуй в щеку? Пусть где ни-будь там, в своем раю, она все-таки знает, что это.
Я припал своими горячими губами ко льду ее губ, и совершенно неожиданно почувствовал ответ. Она меня ждала? Я с удивлением отпрянул и увидел ее улыбку и глаза, которые закрылись сами. Пробитая автоматной очередью, грудь легко опустилась, и ее рука разжалась, отпустив воротник бушлата Железного Всадника. Это был гнев Хартленда. В строю оставались даже те, у которых переставало биться сердце. Я сжал голову руками и замычал — Боги, не дайте миру снова увидеть гнев Хартленда. Вы даже представить не можете, что это такое!
Доспехи, порожденные болью и утратами, все-таки позволяли мне еще хоть немного соображать. Я расстегнул ее бушлат, забрался в карман гимнастерки, но так ничего в ней и не нашел. Санинструкторы, собирая раненых на линии огня, часто не брали с собой документов. Любое звание выше рядового означало мучительную смерть, если они попадали в плен. Я стоял перед ней на коленях и не знал что делать, мне казалось, что я не должен был уйти отсюда просто так. Поцелуя было недостаточно. Эта девочка заслужила не только поцелуй мечника. Она имела право на следы и память Хартленда. Имела право на честь воина, и, пожалуй, гораздо более великого, чем я. Я пошарил в своих карманах и с удивлением обнаружил, то, что в детстве утащил из коробки у самого Железного Всадника. Это была красная звезда. Такие награды получали те, кто спас офицера или большого военачальника ценой тяжких ран или собственной жизни. Этот безымянный санинструктор был достоин большего, но ничего большего у меня не было. Я вытащил из кармана орден, и приколол ей звезду на грудь.
— Мир тебе. Где бы ты ни был, воин. — Я стащил с головы шлем и склонил голову. — Все ли? — Я исполнил обеты, но пока не нашел то что утеряно, или не увидел или не почувствовал. Я вытер
