Шрифт:
Закладка:
Занимаюсь этим часа три, но по мере погружения в мир труб, септиков, счётчиков, разрешений и прочего необходимого для благоустройства дома брови мои лезут на лоб всё выше и выше. Я даже звоню в пару фирм, чтобы убедиться в правильности своих подсчетов — и да, они подтверждают, что пятьсот тысяч рублей мне на всё не хватит.
Открываю мессенджер, чтобы написать соседу и спросить, дома ли он, и опять натыкаюсь на голосовое от Гесса. Оно стоит верхним в списке, заставляя сердце заныть от тоски.
Когда я вчера, спрятавшись с головой под одеялом, его включила, ожидала чего угодно от наезда, угроз за разорение коллекции, оскорблений и требования вернуть деньги до оправданий в стиле «я не я и хата не моя». А Гесс усталым и грустным голосом сказал:
— Прости, Рита. Я не хотел тебя обидеть. Ты не должна была видеть эту комнату. И да, ты права. Я тот, кем ты меня и назвала. Таким хорошим девочкам, как ты, лучше держаться от меня подальше. Прости.
И всё. Он назвал меня по имени и попросил прощения… Конечно, я опять расплакалась, и мне стало в очередной раз жалко Гесса. Потом я полночи гадала, что бы значило его сообщение, а затем себя за это ругала. Потому и не выспалась…
В мессенджере высвечивается новое сообщение. Роман пишет, что он дома и меня ждёт. Иду к соседу, даже не закрывая дом — у нас все так делают. Он встречает меня у калитки с радушной улыбкой.
В семье Романа все верующие, поэтому не пьющие и честные. Я тоже ему улыбаюсь, прохожу и выкладываю все о своей затее целиком и полностью.
— Полмиллиона не хватит, Рит, даже если я тебе бесплатно делать буду, — говорит сосед, вложив в голос сочувствия, — а вот бригада свободная у меня есть. Ребята закончат объект как раз через пару дней. Предлагаю определиться, что тебе важнее всего, и с этого начать.
Это сложно.
— Да, спасибо, Ром, — говорю соседу, — застолби за нами бригаду, а я с мамой посоветуюсь и скажу, что делаем в первую очередь.
Прощаюсь, иду к воротом, прикидывая, сколько мне заплатят расчёта. Может, ещё тысяч двести удастся выкроить. Открываю дверь на улицу и чуть не спотыкаюсь! У нашего дома стоит лимузин Вязьмина с Василием за рулём!
Я в шоке!
У меня срезу очень много вопросов и первый: что он тут делает? Далее множество других: какие слухи теперь поползут по посёлку? Как мне их избежать? Куда девать лимузин? Пока пытаюсь все их решить, Богдан Алексеевич времени даром не теряет и выбирается из своего любимого автомобиля.
— Привет, Марго. Ты чего это по-английски свинтила? Я же обещал тебе помощь связями, а я всегда держу слово, — сразу начинает запугивать. — Тем более в нашем с тобой случае. Я, знаешь ли, верю в карму, поэтому предпочитаю закрывать не только материальные долги, но и ментальные. Пригласишь в дом?
Я все ещё под впечатлением и даже не могу понять, что испытываю! Боюсь, что где-то в глубине души у меня даже радость от встречи мелькает — я точно не в себе. Не может же быть, чтобы я безумного скульптора ждала?! Подхожу ближе, чтобы не кричать на всю улицу. И так уже детвора изо всех щелей разглядывает диковинную для нашего посёлка машину.
— Здравствуйте, Богдан Алексеевич, даже не представляю себе всей величины своего счастья, — говорю ехидно, — проходите, конечно, но только пусть Василий машину хотя бы к магазину отгонит, а то пока мы с вами будем разговаривать, весь посёлок сбежится к дому.
Вязьмин велит водителю отъехать и живенько, чуть ли не обгоняя меня, спешит к калитке. Он совершенно не скрывает любопытства, и мне становится немного неловко за то, как скромно мы живём.
— Настоящий сельский колорит! — восхищается Вязьмин, с порога оглядывая двор, — никогда бы не подумал, Маргаритка, что ты из деревни. В тебе порода аристократическая чувствуется и вообще деревенские девушки — кровь с молоком. Настоящие Афродиты.
И вот неясно — хвалит или ругает?
— Пойдемте в беседку? Квас домашний будете? Или клубнику? — проявляю я гостеприимство, лишь бы в дом его не вести.
— Давай квас! С удовольствием выпью!
Скульптор сегодня в образе барина. Весь лихой, да разудалый. Разговаривает так, будто соскучился, приехал в именье и теперь до смерти любит всю челядь. Так сильно, что не знает, как облагодетельствовать.
Но я к нему уже привыкла, и это не раздражает, а вызывает улыбку. Машу рукой в сторону беседки — у нас тоже есть деревянная, её ещё дедушка строил — и иду в дом за квасом.
Возвращаюсь быстро, но Вязьмин в беседку не пошёл. Он ходит по двору и засовывает нос во все двери. Как у себя дома, честное слово.
— Кхе-кхе, — привлекаю его внимание покашливанием, а заодно и кувшином со стаканами гремлю. — У меня не так много времени, Богдан Алексеевич. Сами понимаете, в частном доме много дел.
Поторапливаю, потому, что точно знаю: дай скульптору волю, он будет делать только то, что хочет. А так… Вязьмин закрывает дверь бани и идёт ко мне.
— А где родители твои? — спрашивает неожиданно.
— Мама на работе. Придёт скоро, — от растерянности говорю правду.
— А отец? Братья, сестры?
— Мы с мамой вдвоём живём, — опять сознаюсь как на духу.
— Тогда ясно всё, — понятливо кивает Вязьмин. — Неудивительно, что все так запущено.
Мне неприятные эти его очевидные заявления. Я и сама знаю, что всё запущено. Поджимаю губы и с силой прихлопываю летающего над столом комара. Вязьмин даже не вздрагивает — железные нервы.
— Рассказывайте, зачем пожаловали? — угрюмо задаю вопрос в лоб.
— Я же говорил... — начинает Богдан Алексеевич и замирает, уставившись вперёд, а потом медленно встаёт, опираясь на стол ладонями.
Беседка у нас построена как раз напротив калитки, а мы со скульптором сидим к ней лицом, когда с работы приходит мама.
Она тоже стоит у распахнутой двери со странным выражением лица и прижимает руку к пышной груди.
— Лана! Афродита моя, это ты?! — выдыхает хрипло Вязьмин.
— Рита, доченька, скажи, что у тебя с ним ничего не было! — надрывно всхлипывает мама и,
