Шрифт:
Закладка:
Жюстен перелистнул последнюю страничку книги. Корнелия устроила своего подопечного в тени магнолии, на садовом шезлонге. Рядом, на плетеном столике, разложила все, что могло ему понадобиться: два стакана — с лимонадом и водой, чистый носовой платок и медный колокольчик — чтобы мог ее позвать.
О полном выздоровлении речь пока не шла, и все же Жюстен не стремился покидать эту мирную гавань. На военную службу его совсем не тянуло. Он тихонько прочел вслух название и имя автора:
— «Жизнь», Ги де Мопассан… А я? Какое у меня будущее? Какой будет моя жизнь?
Произведение Мопассана оставило у него мучительное ощущение грусти… Шорох шагов заставил Жюстена оглянуться. В паре шагов от него, освещенная ярким солнцем, стояла Корнелия.
— Жюстен, у вас гостья! Пригласить?
Необъяснимо, но первой, о ком он подумал, была Элизабет. Нет, она просто не может находиться здесь, во Франции…
— Дама назвалась Мариеттой!
— Мариетта? Конечно пригласите! Корнелия, это моя добрая знакомая!
Считаные минуты — и перед ним возникла элегантная и красивая дама, в которой трудно было узнать деревенскую прачку. Нарядное шелковое платье в цветочек, подчеркивающее приятную полноту, белокурые волосы затейливо уложены и убраны под шляпку из тонкой соломки, по последней моде украшенную искусственными фруктами и лентами.
Еще у Мариетты был зонтик в цвет платью. Пока Корнелия бегала за стулом для гостьи, та стояла и только мягко улыбалась. А ошеломленный Жюстен рассматривал ее — и не верил своим глазам.
— Здравствуй, Мариетта! Ты такая красавица! — сказал он наконец и тоже улыбнулся.
— Спасибо!
— Желаете холодного лимонаду, мадам? — спросила сиделка. — А может, чаю с печеньем?
— Спасибо, не нужно.
— В таком случае вернусь-ка я на кухню. Дело к вечеру, а ужин не готов!
Жюстен подождал, пока они с гостьей останутся одни, чтобы поговорить с Мариеттой свободно. Он искренне ей обрадовался.
— Спасибо, что приехала меня навестить, Мариетта! Я часто думал о тебе, беспокоился.
— А я — о тебе, Жюстен! Приезжала в Эгр в ярмарочные дни, прохаживалась мимо докторского дома — меня-то тут никто не знает. И вот слышу: доктор уехал в Руан к жене. Думаю, подходящий момент! Старый кровопийца из замка носа не кажет, это мне Коля рассказал.
Наряд у Мариетты был дорогой, и она старалась, что называется, держать фасон, но лексикон, просторечный выговор и манера насмешничать никуда не делись. Она понизила голос:
— Коля — это брат мужа, я не успела тебе объяснить.
— Мне сказал мой… сказал Ларош!
Жюстен не знал, стоит ли произносить слово «отец», но с некоторых пор оно само собой слетало с губ — и все потому, что доктор Фоше и Корнелия так именовали мсье Лароша все две недели, что он провел на их попечении.
— Хорошо, что ты вообще жив! — сказала Мариетта. — Когда я увидела тебя на земле, с окровавленным животом, почитай мертвого, мне захотелось прикончить этого мерзавца! В тот вечер он меня отмутузил ни за что, ты, наверное, знаешь?
— Да, я слышал, как ты плакала в конюшне. Я потому и пришел. Хотел глянуть, что с тобой, и тут Ларош выстрелил.
— Жюстен, почему ты не донес на него жандармам?
— А ты, Мариетта?
— Ба! Как он стрелял, я не видела. Что бы ни сказала, судьи обвинят во вранье, потому что мсье Ларош — он в Гервиле хозяин, ведь и виноградники — его, и замок, и денег куры не клюют!
Жюстен откинулся на спинку шезлонга, прижался головой к полосатой ткани. На мгновение зажмурился, потом открыл глаза.
— Я знаю, он предложил тебе за молчание кругленькую сумму, — сказал он. — И ты молодец, что согласилась. Хотя бы не придется теперь стирать чужое белье. И одета ты элегантно, как горожанка.
— А, эта красота — чтоб съездить к тебе в гости, — отмахнулась Мариетта. — На ферме работа грязная, проще управляться в сабо и грубой юбке. Жюстен, скажи, ты на меня не в обиде?
Было видно, что ее это действительно беспокоит. Взгляды черных глаз Жюстена и орехово-карих — Мариетты, встретились. Потом юноша отвел глаза и… невольно залюбовался округлостью ее грудей, обтянутых тонким шелком.
— Обижаться на тебя невозможно, — сказал он искренне. — Нам есть что вспомнить, Мариетта. Но только мне лучше про это не думать, чтобы в голову не лезли всякие глупости… Ты такая румяная, белокурая, хорошенькая… Повезло твоему Бертрану!
От таких похвал дыхание у молодой женщины ускорилось. Из всех ее кавалеров Жюстен — единственный, кто думал о ее удовольствии и был нежен.
— Рассказала бы я тебе о своем муженьке, будь он неладен! — буркнула она. — Бертран — не чета тебе. Вечером залезет на меня, пару раз дернется — и спать!
— А Ларош? Ты говорила, он взял тебя силой.
— Старый развратник… Отказываешь — он прямо чертенеет! Я его так боюсь, что делаю, что скажет. Только теперь — шиш ему! Ноги моей в замке не будет! Жюстен, ты мне очень нравишься. За тебя мне надо было выходить! Но теперь поздно, у меня малыш, и назад ходу нет.
Это признание растрогало юношу. Он ласково провел пальцем по нежной коже на ее запястье.
— Ни о чем не жалей, Мариетта. Через недельку я уеду и больше не вернусь в Шаранту. Мне нечего предложить женщине. Ни дома, ни заработка! И я не хочу врать, только не тебе: мое сердце навсегда отдано Элизабет. Мы бы не смогли пожениться, потому что родня по крови, но перестать любить ее я не могу!
Мариетта надолго замолчала. Она приехала с тайной надеждой заманить своего давнего возлюбленного в дом и в последний раз предаться любви: стонать под его ласками, ощущать внутри себя и, наконец, испытать оргазм — обнаженной, в его руках. От сладких грез ее отвлекла Корнелия.
— Жюстен, мсье Ларош хочет с вами поговорить! — объявила она. — Я сообщила ему, что у вас гости, и он сказал, что подождет в гостиной.
Жюстен удивился. Они с помещиком не виделись с того самого утра, когда Ларош хлопнул дверью и уехал.
— Ларош? — изумилась Мариетта. — Не выслеживал же он меня! Теперь скажи, что он не дьявол во плоти! Хотели посидеть спокойно — явился!
— Тебе лучше уйти, Мариетта! — сказал юноша. — А завтра, если получится, приезжай еще!
— Нет, завтра у нас сенокос. Если не пойду на луг со всеми, Бертран разозлится и свекровь застыдит, я у нее и так лентяйка!
— Если мадам пожелает, она может подождать со мной на кухне, пока мсье Ларош не уедет, — предложила Корнелия. — Я варю очень
