дескать, для моей же пользы (на работу устроиться и т.д.) А позавчера в агентстве ведущий посоветовал мне то же самое. Вот она, свобода, к которой я стремился! Союз, да и только! Вот что значит, пошел я искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок! Где же она, моя свобода?»

* * *

Но хиппи я все не мог найти. Оставалось разве что наблюдать эмигрантов вокруг себя. Русскоязычные поселенцы в нашем отеле «Люцерн» создали атмосферу большой коммунальной квартиры.

Пожилой гомельский еврей Шломо Болтер жил в комнате возле коридорного санузла. Целыми днями он в майке и длинных «семейных» трусах сидел на стуле за приоткрытой дверью и зорко смотрел в щель: кто в него заходит. Минут через пять начинал барабанить в стену: «Ты не один! Санузел общий! Давай, не задерживай!»

Дверь отворялась, и оттуда выходил препоясанный махровым полотенцем Ленчик — харьковский авторитет, умудрившийся убедить американских чиновников, что его пять ходок на зону были политическими преследованиями, вызванными антисемитизмом советских властей. Накачанный ленчиковый торс украшали кресты, профили вождей и портреты красоток. На одном жилистом колене было написано «Спаси господи», а на другом «от прокурора». Не успевал он сделать и шага по направлению к комнате Болтера, как тот захлопывал дверь и визгливо кричал из-за нее:

— Уголовник! Бандит! Сейчас милицию вызову!

Ленчик в ответ цедил сквозь золотые фиксы:

— Только попадись мне, старый хрен! Бошку отвинчу! — и возвращался завершать свой туалет. В отличие от его земляка, встреченного мною в давнишнем автостопном путешествии, этот харьковский бандит не стремился выглядеть интеллигентом.

Когда завозили из аэропорта новую партию эмигрантов, многие поджидали их внизу: все-таки интересно — новые люди, а вдруг кто знакомый попадется.

Как-то один из новоприбывших — миниатюрный человечек с аккуратненькой бородкой — подошел ко мне.

— Давайте познакомимся, — произнес он, протягивая руку, — Иван Тургенев. Слышали обо мне?

Я, знавший тогда только одного человека с таким именем — знаменитого писателя, был ошеломлен.

— А разве вы не…

Тут я хотел сказать: «умерли», но на ходу прервал нетактичный вопрос. Тем не менее начатую фразу нужно было заканчивать, и поэтому я произнес первое, что пришло мне в голову:

— …не, э-э-э, выше ростом?

И последнее, разумеется, вышло горше первого.

Тургенев со своей женой Марией Пуговкиной числились заурядными советскими журналистами, состоявшими в штате газеты третьего эшелона — какого-нибудь «Ленинского знамени» или «Советского рабочего». Как-то поссорились с главным редактором, обиделись и, чтобы насолить ему, подали документы на эмиграцию. Почему-то им отказали. Терять супругам было уже нечего, и они объявили об открытии «Независимого информационного агентства». Разумеется, об этом событии сразу же сообщили все западные «голоса». Не успело новоиспеченное агентство выпустить три-четыре самиздатовских бюллетеня, как власти передумали и выдали его основателям выездные визы. Так предприимчивые супруги оказались на Западе.

Они аттестовали себя экспертами-советологами, да еще и создателями первого и единственного независимого информационного агентства в Советском Союзе. Через несколько лет выпустили аналитическую книгу об СССР, которая начиналась примерно такими словами: «15 ноября 1976 года Леонид Брежнев проснулся в очень мрачном расположении духа…» Дальше читать я не стал.

* * *

Познакомился я с Моисеем Зайцевым. Ныне он известный музыкальный критик, составитель и публикатор мемуаров самого знаменитого советского композитора. Зайцев был последним секретарем музыкального гения и уверял, что тот оставил ему свои записки, которые он вывез с собою в Америку и, литературно обработав, издал. Действительно ли это так, до сих пор никто не знает (подлинность этих мемуаров оспаривают ведущие музыковеды мира), но с той поры дела Моисея Зайцева резко пошли в гору. Но когда я разговорился в нашей гостинице с сутуловатым курчавым брюнетом с небольшой бородкой, все это было далеко впереди. Оказалось, что они с женой приехали в Нью-Йорк год назад и с тех пор так и живут в гостинице — не хотят никуда уезжать из такого удобного места, а платить получается не на много дороже, чем за квартиру в какой-нибудь дыре типа дальнего района Бруклина. Я стал жадно расспрашивать такого бывалого человека про местную жизнь, а он, глянув на меня испытующим взором, пригласил завтра пойти с ним и женой на берег реки позагорать. Разумеется, я с радостью согласился.

На следующее утро мы встретились в холле гостиницы и тронулись в путь. Впереди плелась жена, загруженная свертками («Моисей играет на скрипке, — пояснила она, — и ему нельзя перетруждать руки».), за ней Моисей, который торжественно нес перед собой свои небольшие сухонькие белые ручки, и я, внимавший его поучениям. Пройдя несколько кварталов, мы уперлись в парапет.

— Вот мы и пришли! — объявил мой новый знакомый.

— А где же река? — поинтересовался я.

— Да вон же она!

Я заглянул за парапет. За ним был крутой поросший кустарником спуск, завершавшийся скоростной автострадой, после которой шел новый спуск, потом новая автострада, пролегавшая над доками, уставленными старыми ржавыми судами. Дальше наконец виднелась вода.

— А что, поближе к реке подойти нельзя?

— Нет, сами видите.

— А как же искупаться? — Мой вопрос прозвучал очень жалобно.

— Купаться тут ездят на океан. Но там шумно и жарко, да и, честно говоря, не очень чисто. А тут тихо и безлюдно, к тому же свежий воздух. Так что располагайтесь! — широким жестом пригласил меня Моисей.

К тому времени его жена расстелила прямо на асфальте цветные коврики, и музыкальный критик, сняв рубашку и оставшись в клетчатых и длинных (до колен) шортах, с удовольствием разлегся на нем, подставив солнцу поросший черными волосами дряблый животик…

Прерву ненадолго свое повествование и поясню, что в Нью-Йорке все совсем не так плохо. И пляжи далеко не так отвратительны, разве что ехать до них на метро не меньше часа. Есть там и парки: например, в географическом центре Манхэттена расположен громадный Центральный парк. Там можно и лежать на траве, и устраивать пикники под раскидистым деревом. Но отсутствие набережных — характерная черта американских городов. Если в европейских городах, где есть хоть какая-то вода, пространство рядом с ней максимально используется для жизни горожан, то в Америке к водной стихии сугубо утилитарный подход. Лишь в последние годы американцы стали обустраивать небольшие отрезки набережных для прогулок…

Итак, я расположился на коврике рядом с Зайцевым.

— Чем вы намерены тут заниматься? — поинтересовался он.

— Хочу продолжить свое образование. В Москве меня выгнали с третьего курса, так что, надеюсь, мне что-нибудь